Мы умели верить

Йель представлял, что стажер по имени Роман будет похож на солдата, но вошедший молодой человек оказался невысоким блондином, дрожавшим от холода, в очках в черной оправе с увеличивающими глаза стеклами. На нем была черная водолазка и черные брюки. Он с чувством извинился перед Долли за опоздание и вручил ей букетик пуансеттий, купленный наверняка на послерождественской распродаже в торговом центре. Он выглядел как старшекурсник, хотя, как вскоре выяснил Йель, ему исполнилось двадцать шесть лет, и он поначалу хотел стать магистром искусств по живописи, но затем перешел на историю искусств. Роман отказался от алкоголя и, неловко присев на край дивана, заговорил с Шарпами об исследовании, которое он проводил в Париже прошлым летом. У него был тихий голос, а руки словно приросли к коленям.

– Моя мама волновалась, – сказал он, – что я не захочу возвращаться.

Эсме рассмеялась и сказала:

– Так почему же ты вернулся?

– Ну… То есть я… мое образование и моя…

– Она тебя дразнит, – сказал Аллен. – Господи, Эсме, ты нанесла ребенку травму!

Роман был просто чудо, и Йель сразу подумал, что он гей – с чего бы еще он сторонился Билла? – к тому же он совершенно этого про себя еще не сознавал. Йель сам мог бы оказаться в подобном положении, если бы ему не повезло на втором курсе в Мичигане встретить Марка Брина, наставника по макроэкономике – старше себя, прекрасного, уверенного, убедительного. Пять минут в квартире Марка – и Йель не мог вспомнить, кем он был и что чувствовал раньше.

Долли спросила Романа, ездил ли он домой на Рождество.

– Да, ну, мы… у меня шесть братьев и сестер. Так что мы все съезжаемся домой. Северная Калифорния.

– Семь детей! – сказала Эсме.

Вскоре выяснилось, что они мормоны.

Чарли тоже, несомненно, присматривался к Роману. Это был не его типаж, но Чарли был неравнодушен к парням в очках. До того, как он стал ревновать, они играли в «С кем бы ты потрахался?» на пляже или в аэропорту (один из них выбирал троих мужчин, а другой загадывал одного, строго одного, с кем бы хотел переспать, и первый пытался отгадать), и Чарли всегда западал на мужчин в очках. Йель дразнил его, что он фанат Кларка Кента[70].

– Так ты будешь работать в галерее? – спросил Чарли.

– Вообще-то, – сказал Билл, – он будет работать под началом Йеля.

Долли всех пригласила к столу, и, когда Чарли пошел мыть руки, Йель пошел с ним, за угол и по коридору. Перед ванной комнатой он тронул его за руку и сказал шепотом:

– Билл меня огорошил. С этим стажером.

Чарли тонко улыбнулся.

– Я вот думаю, это, наверное, Долли заставила его поменять их? – продолжил мысль Йель. – Что ты думаешь? Это так неожиданно. Очень странно.

Тем временем все рассаживались за столом, охая и ахая над ароматами.

– Все в порядке, – ответил Чарли шепотом. – Ты думал, я устрою сцену? – Именно этого Йель и ожидал. – Я не какой-то монстр, окей? Я не собираюсь взрываться каждый раз, как ты знакомишься с кем-то.

– Я понимаю, – сказал Йель. – Я не это имел в виду.

За столом, после того как Шарпы хорошенько выпили и расспросили Чарли о его газете и поинтересовались о туристических рекомендациях, а также выразили восторг по поводу кулинарных талантов Долли, Йель решил, что пора брать быка за рога. Он снова завел разговор о пожертвовании и о повторном визите к Норе (умолчав о том, что их не приглашали, как и обо всей ситуации с семьей Норы, а также Чаком Донованом и его условиями) и сказал:

– Я хочу провернуть кое-что не вполне традиционное.

– Я люблю нетрадиционное! – сказала Эсме.

– У нашего донатора нет других средств, кроме этого собрания. Она не может оплатить установление подлинности и обеспечить уход за своими картинами. Иногда выдают гранты на реставрацию, но не на установление подлинности. Потому что…

Эсме кивнула.

– Это риск.

Аллен отложил вилку на тарелку.

– Так вот, – сказал Йель, – я не представляю, насколько это будет приемлемо для нее, хотя ее сложно заподозрить в тщеславии. Я думаю, если бы кто-то захотел вложиться в это дело, мы могли бы присвоить собранию двойное имя. Не то чтобы quid pro quo[71], но, знаете, соглашение из разряда «в честь вашей щедрости».

– Собрание Лернер-Шарпа, к примеру, – сказал Билл.

Эсме и Аллен переглянулись.

– Мы заинтригованы, – сказала Эсме.

– Мы пока, можно сказать, делим шкуру неубитого медведя, – сказал Йель.

Эсме подняла бокал.

– Что ж, за медведей. С хорошими шкурами.

По пути к надземке Чарли сказал:

– Если уж тебе дадут горячего стажера, пусть это будет мормонский девственник.

Йель рассмеялся.

– Нет, погоди, – сказал Чарли, – не девственник. У него есть девушка, миниатюрная блондиночка, живущая всего-навсего в трех часах пути. Кардиганы-джемперы и жемчужные сережки. Навещает ее каждый выходной.

– Ей и невдомек, – сказал Йель, – почему он все никак не сделает предложение.

– Республиканцы. Она, по крайней мере. И ее родители. Он просто делает вид. Даже не голосует.

– Но его диплом по Бальтюсу! – сказал Йель. – Ты знаешь, кто это? Все эти голые девочки-подростки. Весьма предосудительно.

– Вот-вот.

– Что вот-вот?