Мы упадем первым снегом

В этот момент я понимаю, что изменить что-то не обязательно значит от чего-то отказаться. Когда я об этом думаю, то становлюсь счастливее, чем когда-либо за последнее время, и мне кажется, что в глубине души мама дарит мне улыбку.

Я ловлю ее и не отпускаю.

Уже почти три. Мы были на вечеринке для спортсменов в старой вилле, спонсируемой пивоваренной компанией, и все меня поздравляли с первым местом. Джейсон Хоук был так зол, а я был так этому рад.

Сейчас я пьян, Пейсли тоже, и мы спотыкаясь заходим в мою комнату. Она падает на кровать, гладит покрывало и хихикает. Я целую смех с ее губ и вбираю его в себя. Я целовал многих девушек, очень многих, но ни одну так, как Пейсли. И ни одна не целовала меня так, как она. Это тяжкий труд – сдерживаться и замедляться всякий раз, когда она касается меня. Она вызывает во мне это нетерпение, и я не знаю почему, но мне это нравится. Я люблю каждую напряженную секунду, которую она исследует мое тело губами, кончиками пальцев.

Пейсли для меня – это все. Большего мне и не надо.

Ее руки тянутся к моему джемперу. Я стягиваю его через голову и наслаждаюсь тем, как она ласкает мой пресс, как скользит губами по косым мышцам живота, и моя лучшая часть реагирует на это пульсирующим откликом. Мне требуется три попытки, чтобы расстегнуть ее джинсы, после чего все превращается в дикий сумбур: я целую ее, тяну за штанины и аккуратно отбрасываю джинсы в дальний угол рядом с комодом.

Я опускаю плечи Пейсли вниз, пока она не ложится на спину на кровать, и наклоняюсь над ней, опираясь руками по обе стороны от нее. Я осыпаю ее поцелуями, чувствую ее теплую кожу, слышу ее тяжелое дыхание. Ее руки обхватывают мою талию, притягивают меня к ней, и она прижимается и трется об меня. Черт, как же это возбуждает. Безумно возбуждает. Мне нужно освободиться, потому что еще две, может быть, три секунды, – и все будет кончено.

– Нокс.

Она тоже больше не может. Я вижу это по тому, как расширены ее зрачки, по жару ее тела, по тому, как она выгибается. Я двигаюсь вниз, провожу пальцем по ее ключицам до груди. На ней кружевной бюстгальтер с застежкой спереди. Должно быть, он новый, потому что на вид он именно такой, и он красивый, очень красивый, но сейчас я хочу видеть не его, сейчас я хочу только нас. Только кожу на коже. Я расстегиваю лифчик и целую мягкую кожу под ним, целую нежный изгиб ее груди, беру в рот ее соски. Пейсли издает звук, от которого у меня по рукам бегут мурашки, и тянется к моим волосам. Она впивается ногтями в кожу моей головы, и мне больно, но не больно, а просто хорошо, так хорошо, что я хочу еще, еще, еще. Я стягиваю с нее трусики, она раздвигает ноги, хныча от удовольствия, и я провожу языком по ее самому чувствительному месту. Она извивается подо мной, сжимая мои плечи. Ее хватка настолько крепкая, что я понимаю: долго она не продержится. Ее ноги начинают дрожать.

Мне нравится видеть ее лицо отсюда, ее закрытые, трепещущие веки, губы, сжатые до того, как разомкнуться и издать этот яркий, прекрасный звук, который сводит меня с ума.

– Нокс, – повторяет она, когда я останавливаюсь, и это мольба, которая говорит: «Я дольше не выдержу». Я тяну руку к ящику прикроватной тумбочки, вслепую роюсь там, нащупывая жевательную резинку, ручки, сломанный прошлогодний будильник, а потом наконец презерватив. Я покусываю зубами мочку ее уха, стягивая с себя брюки и трусы-боксеры, и замечаю, как она покрывается мурашками, когда я касаюсь своим дыханием ее уха. Я разрываю презерватив и надеваю его, пока Пейсли лежит подо мной, пылая, словно в лихорадке. Это я так на нее влияю. Я могу дать ей почувствовать себя хорошо, дать ей почувствовать себя любимой.

– Пейсли, – говорю я быстро и тихо, хрипло и многозначительно, потому что это он, тот самый момент, который так много значит.

Затем я опускаюсь на нее, нахожу теплое, влажное место на ее теле, которое все еще разделяет нас, и даю ей то, чего хочет она, чего хочу я.

То, чего хотим мы.

Это завораживает. Сначала медленно и с любовью, потом быстрее и быстрее, «Ты для меня все, ты для меня все, ты для меня все». Ее губы приоткрываются, мы смотрим друг на друга, двигаясь в одном ритме, и я знаю, что мы думаем об одном и том же: «Тебе нравится?»

Как можно хотеть человека настолько сильно, чтобы секс вызывал такие ощущения? Как чувства становятся настолько сильными, настолько захватывающими, что кажется, будто ты вот-вот лопнешь от счастья?

Так бывает, когда любишь. По-настоящему любишь. Раньше я этого не знал, но теперь понимаю. И Пейсли тоже.

Я целую ее, держу ее лицо, смотрю на нее, смотрю в эти большие голубые глаза, которые понимают меня больше, чем я сам. Я прижимаюсь лбом к ее лбу. Она дышит быстро. Неровно.

– Все хорошо? – шепчу я.

Ее хватка на моих бедрах усиливается. Она закрывает глаза. Я чувствую, как ее ресницы касаются моей кожи. Она кивает мне в лоб, улыбается мне в губы.