Мы упадем первым снегом

Сердце колотится, а мышцы в ногах дрожат, пока я продолжаю ехать. «Feel the heat upon my skin», – поет Эд, я описываю круги, все меньше и меньше, пока не достигаю центра площадки, чтобы сделать спираль Бильмана. Я отвожу правую ногу назад, вытягиваюсь назад через плечо, хватаюсь за лезвие конька и поворачиваю лицо к потолку. Звучат последние ноты. Драматический бас прокатывается по льду, и я перехожу в сидячий пируэт с вытянутой ногой, вращаюсь вокруг себя один раз, два, три, пока не звучат последние ноты песни, и поднимаюсь в элегантном, плавном движении, чтобы закончить песню прыжком в либелу: правая нога прямо на льду, левая поднята, пальцы захватывают лезвие и тянутся в правую сторону, параллельно верхней части тела, наклоненной вправо. Я кружусь, кружусь, кружусь, вдыхая прохладный воздух, чувствую свободу в легких, в душе, чувствую все-все: жизнь, любовь и счастье в каждом вздохе.

Я останавливаюсь и перехожу в конечное положение. Я вытягиваю левую ногу назад, втыкаю зубец лезвия в лед, правая нога согнута впереди, голова откинута, руки в волосах. Песня заканчивается. Мой пульс бьется бешено, и я чувствую, как мое сердце бьется о ребра снова и снова. Тяжело дыша, я открываю глаза и вижу Полли.

Она улыбается. Кивает. И в этот момент, когда олимпийская чемпионка смотрит на меня со взглядом, говорящим: «У тебя получилось, девочка», я понимаю одну вещь.

Пейсли Харрис, тараканиха из Миннеаполиса, дочка проститутки, сидящей на крэке, посмотри на себя, ты только посмотри! У тебя получится, черт возьми, ты сможешь попасть на Олимпиаду!

Во время перерыва я сижу наверху в зале с Эрином, Леви и Гвен и ем сэндвич с авокадо.

– Беда в том, что ты недостаточно напрягаешь спину, – говорит Леви Эрину. – Если бы ты больше напрягал спину, мы смогли бы вращаться быстрее.

– Чушь какая, – Эрин подносит ко рту вилку с салатом. – Просто у тебя не получается вовремя сменить ноги. Моя спина в полном порядке.

Леви хочет возразить, но Гвен зажимает ему рот рукой:

– Стоп! Если вы еще раз заикнетесь о тодесе, я свихнусь. Мои ступни ноют, ноги болят, а тазовой кости отчаянно нужна подушка. Давайте сделаем перерыв хотя бы в полчаса.

Леви отодвигает ее руку и откидывается на спинку стула:

– Гвен, ты же понимаешь, что Skate America уже на носу?

Гвен стонет, запрокидывает руку за голову и ерошит пучок волос:

– Да, понимаю. Мой лутц до сих пор не идеален, тройной аксель Пейсли – живое воплощение песни «London Bridge Is Falling Down», но мы все равно можем найти другие темы для разговоров. Так что, пожалуйста, ребята, пожалуйста, просто поговорите о том, какой потрясающий у вас салат на вкус, или еще о чем-нибудь.

Эрин жуя смотрит на Гвен. Он проглатывает пищу:

– Огурчик был просто бомба. Свежий на вкус. Нежный по консистенции.

Леви закатывает глаза от удовольствия:

– Это ты не пробовал мой помидор. Такой сочный, просто взрыв вкуса.

Они умудряются вызвать улыбку на моем лице. Все эти глупые разговорчики с Гвен и с ними значат для меня так много, что я могу поклясться, что в каждое слово вложена моя душа. Кусочек за кусочком, полоска за полоской.

Остаток дня мне удается делать аксель даже чаще, чем я могла себе представить, а когда во время фитнес-занятия в конце тренировки я слышу песни из восьмидесятых, в которых говорится о безусловной любви, о солидарности и о том, что все нужно делать вместе, моя злость на Нокса испаряется. Трудно поверить, что он так на меня влияет, но мне хочется лишь одного – вернуться в отель и обнять его, сказать ему, что я его понимаю и что я рядом. Сказать ему, что он может на меня рассчитывать, как и я на него.

Гвен хмурится, глядя, как я запихиваю в сумку свои вещи для тренировок и собираю одежду за рекордно короткое время:

– В твоем авокадо была спрятана скорость?

Я натягиваю джинсы-скинни, пока из штанины не высовывается нога:

– Даже не говори мне о препаратах.

Мой рукав попадает Гвен в лицо. Она уворачивается и трет глаз:

– Серьезно, что ты принимаешь? Оно помогает тебе прыгать тройной лутц? А то я ведь потом проникну в зал и заберу все до единого авокадо. Представь меня в фиолетовом костюме черепашки-ниндзя Донателло. Хотя нет, лучше в костюме Микеланджело, потому что он тусовщик, вот только оранжевый цвет мне совершенно не идет. Так вот, фиолетовая бандана, мешок авокадо, с которым я крадусь по «АйСкейт», и…

– Извини, мне пора. Из тебя получится прекрасный Донателло. До завтра!

Я бегу по коридорам, проходя по залу и молясь, чтобы Нокс вообще заехал за мной после нашей ссоры, но, когда я выхожу на улицу и холодный воздух бьет мне в лицо, я сразу вижу его. Он не ждет в «Рейндж Ровере», как обычно, а стоит прямо у подножия лестницы, руки в карманах куртки, и я тут же, тут же понимаю, что что-то не так. Его челюсть складывается в твердую, напряженную линию. Глаза мрачные и безрадостные. Ни следа непринужденной жизнерадостности, которую обычно излучает Нокс. Ни следа от моего Нокса.