Мы упадем первым снегом

– Тогда зачем ты меня тренировала?

Полли смотрит на меня, затем лезет во внутренний карман пальто и достает две миниатюрные бутылочки. Это Егермейстер.

– Вот, выпей. Холодно.

Она протягивает мне одну бутылочку. Я смотрю на нее, гадая, серьезно ли она говорит, здесь, на Серебряном озере, с онемевшей задницей, но она уже отвинчивает крышечку, и я делаю то же самое. Мы чокаемся и залпом их выпиваем. В горле жжет. Мне становится чуть теплее, но ненамного, потому что я уже замерзла.

– Я тренировала тебя, потому что знала, что ты горишь тем, что делаешь. Ты выходишь на лед и горишь. Ты сияешь. Я знала, что ты несчастна. Я знала, что ты не грустная. Ты просто пустая. А потом я увидела, как Аспен постепенно наполняет тебя жизнью. Я знала, что в конце концов он придет, но знаешь, что?

– Что?

– Ты должна продолжать двигаться, Пейсли. Ты зашла так далеко не просто ради того, чтобы зайти так далеко. У тебя получится. Ты сильнее его.

– А что, если нет?

– О, Пейсли, – Полли сжимает мою руку. – А что, если да?

Затем она встает и уходит.

Я думала, что замерзла насмерть, но, быть может, я еще жива.

Глубоко внутри мы всегда надеемся Нокс

Двадцать четыре пропущенных звонка. Восемнадцать сообщений на телефоне. Все от Кэмерона. Я беру в руки айфон, отпиваю пиво и смотрю, как мигает его имя. Бутылка с чпоканьем опускается на пол. Я замахиваюсь и швыряю айфон в снег.

Я не пошел на тренировку. Зачем? Теперь уже всё равно. Не знаю, что пугает меня больше: тот факт, что все закончилось, или чувство свободы по этому поводу.

Пейсли была права. Это не ее вина. Еще четверо сноубордистов, с которыми я часто тренируюсь, написали в группе WhatsApp, что их проверили без предупреждения. Всех их после X-Games. Я чувствую себя дерьмово. Я невежественный, глупый идиот, который настолько заблуждался, что думал, будто подобные внезапные проверки не случаются просто так. Теперь я сижу под одеялом на диване во внутреннем дворике у камина и жду, когда Пейсли вернется с тренировки, чтобы поговорить с ней. Я хотел сделать набег на свой тайник с конфетами, но она его уничтожила. Мне стало смешно, когда я это увидел. Пейсли – она такая.

Я отрываю этикетку от пива и кидаю ее по кусочкам в огонь, когда дверь на террасу распахивается. Мой взгляд перемещается по полу, замечает серые ботинки Panama Jack, черные джинсы, парку Canada Goose. Отец держит руки в карманах и смотрит на меня сверху вниз. Он только что от парикмахера. Седые мелированные волосы коротко стрижены по бокам и взбиты вверх, как у меня. Мне достаточно одного взгляда на него, чтобы понять: он знает. Они с Кэмероном старые друзья.

– У вас с Пейсли что-то случилось?

Я отворачиваюсь и смотрю в серое небо:

– Не-а.

– Нокс, – говорит он. Я не реагирую. – Посмотри на меня.

Ротанг на диване царапает шею, когда я поворачиваю голову. Папа прислоняется плечом к окну, становясь похожим на кинозвезду.

– Почему ты не пошел на тренировку?

Я прокручиваю в голове тысячи оправданий, но в каждое из них вклинивается голос Пейсли: «Расскажи ему, Нокс. Он должен услышать это от тебя. Давай, расскажи ему».

Я вздыхаю, сажусь и хватаюсь за бутылку пива, словно это мой спасательный круг. Сердце колотится, а такое редко бывает в ситуациях, не связанных с Пейсли.

– Кое-что случилось, пап.

– Между тобой и Пейсли? – он замолкает. – Пожалуйста, скажи, что она не беременна.

– Нет. Господи, нет. Не с Пейсли.

Кажется, мой отец понимает, что дело серьезное, потому что он отталкивается от окна и садится напротив меня в кресло. Когда он закидывает ногу на ногу, с его ботинка падает снег.

– Что случилось, Нокс?

Я не могу смотреть на него. Просто не могу. Поэтому я смотрю, как мерцает пламя, становясь то меньше, то больше. Оно гипнотизирует.

– Приходили люди из USADA.

Папа убирает ногу с бедра. Он наклоняется вперед:

– Когда?

– Четыре дня назад.

– Четыре дня назад, – повторяет он. – И ты говоришь мне об этом только сейчас?

– Да.

– Почему?

Я поднимаю глаза:

– Я не знал, как тебе сказать.

– Ты не знал, как сказать мне, что здесь были люди из USADA?

– Нет, – мои пальцы немеют, так крепко я сжимаю коричневую стеклянную бутылку. – Я не знал, как сказать тебе, что тесты будут положительными.

Он просто сидит и смотрит на меня. Огонь бросает тени на его бесстрастное лицо. Так продолжается несколько секунд, но эти секунды кажутся вечностью.

Наконец, он открывает рот.

– Ты издеваешься надо мной, Нокс? – пауза. – Это ты так шутишь?

– Нет.

– Что ты принимал? – его голос тихий, но в то же время тревожный. Тихий, как море ночью, спокойное и черное, перед самым началом шторма.

– Тестостерон. Андростендион. Иногда «трен».

– Тренболон, – он произносит все слово, словно есть еще шанс, что он ослышался.

Он не ослышался.

– Да.

Он вдыхает. Глубоко. Затем вскакивает и пинает диван. Я вздрагиваю, сжимая свою бутылку так крепко, что боюсь, как бы она не разбилась. Папа подходит ко мне, вырывает ее из моих рук и швыряет в воздух. Она разбивается о ствол ели.

– Зачем, Нокс? Зачем?

– Я хотел быть лучшим.

– Ты был бы лучшим и без этого дерьма!

– Нет.