Мы упадем первым снегом

Он хватает меня за рукав куртки и сжимает мое плечо:

– Ты понимаешь, что ты делаешь со своим телом этой дрянью? Сноубордисты не принимают допинг, Нокс. Они его просто не принимают!

– Это неважно. Ты хотел, чтобы я был лучшим.

– Я хотел самого лучшего для тебя! Только чтобы ты был здоров и счастлив. Твоя мама умерла, Нокс. Ты мой сын, которого я люблю. Люблю до смерти. И тут ты вводишь себе какую-то дрянь, рискуя умереть, чтобы я потерял и тебя?

Мое горло сжимается.

– Прости, папа, – мне приходится повторить это снова, потому что голос срывается. – Прости.

Папа ругается. Он отпускает мою руку и начинает ходить у огня из стороны в сторону. Кончики его пальцев постукивают по носу в ровном ритме. Он делает это долго, я не знаю, сколько, но кажется, что так продолжается целую вечность, пока он не переводит на меня взгляд и не говорит:

– Ты все выбросишь. Все. И никогда больше к этому не притронешься.

– Да, – я и так собирался.

Папа кивает. Он садится на подлокотник кресла и складывает руки на коленях.

– Тебя отстранят на несколько месяцев. Минимум. Кубок мира ты пропустишь. Но, если повезет, сможешь попасть на Открытый чемпионат США. Я позвоню Дженнет. Она все уладит с прессой и…

– Папа.

– … и наверняка что-нибудь придумает, чтобы это не стало достоянием общественности. Нам придется вернуть спонсорские деньги, но это не проблема, и…

– Папа.

– …я уверен, что те спонсоры, которые у тебя еще остались, все равно будут с тобой. Я им сейчас же позвоню и объясню…

– ПАПА!

Он смотрит на меня. Мне не хватает моей бутылки. Меня трясет, но я должен это сделать. Я набираю в грудь воздух:

– Я хочу бросить.

Он моргает, как будто ослышался. Потом смеется.

– Нет. Нет, не хочешь.

– Хочу.

Его улыбка гаснет.

– Послушай, папа, – я растираю бедра, а затем разминаю руки. В груди болит, так тяжело мне дается этот разговор. – Сноубординг, это… это твое, ясно? Мне нравится кататься, это весело, но лишь настолько, насколько интересно делать что угодно другое в свободное время. Например, лазить по скалам или, не знаю, печь рождественское печенье. Мне не хочется становиться профессиональным пекарем. Или быть звездой сноубординга. Я хочу продолжать кататься, но без давления. Просто так, чтобы не терять удовольствия и делать это потому, что мне хочется, – я колеблюсь, а затем добавляю: – Меня приняли в Колорадский горный колледж. Я подал заявку на факультет психологии, и… меня приняли. Вот чем мне хотелось бы заниматься.

Отец смотрит на меня так, будто я только что столкнул его в пропасть. Он сглатывает. Огонь освещает его подпрыгивающее адамово яблоко, когда он поворачивает голову и смотрит на Аспенское нагорье.

– Пап, – осторожно начинаю я.

Но он качает головой и встает:

– Извини, – говорит он. – Мне нужно немного времени.

– Да, – говорю я. – Понимаю.

Он уходит в сумерки, и я снова остаюсь один.

Когда он возвращается, его щеки пылают румянцем. Я сразу вижу, что он выпил. Уже поздно, почти десять, а Пейсли до сих пор не вернулась. Я начинаю волноваться.

– Вот же дерьмо, – бормочет папа, закрывая входную дверь. Его ключи падают на пол, потому что он промахнулся мимо шкатулки для ключей. – Чертово мерзкое дерьмо.

«Чертово мерзкое дерьмо?»

Я откладываю книгу и подхожу к нему. Он падает на стул за обеденным столом и что-то набирает в телефоне.

– Все нормально?

Папа фыркает. Я вижу, как капельки соплей попадают на его экран.

– Тут этот мудак.

– А-а, – я сажусь напротив него. – Я знаю, что ты злишься, папа, но, если ты хочешь оскорбить меня, не нужно делать это в третьем лице.

Он поднимает голову и щурится, как будто только сейчас меня заметил:

– С чего бы мне тебя оскорблять?

– Хм. Ну, не знаю. Потому что я разрушил все твои планы на мое будущее?

– Мне плевать.

– А?

Папа вздыхает. Он кладет телефон на стол и смотрит на меня:

– Психология, говоришь?

Я киваю.

– Думаешь, так ты станешь счастливым?

Я снова киваю. Он пожимает плечами:

– Ну, так занимайся. Я хочу того же, чего хочешь ты.

Мне не верится в то, что сейчас случилось.

– Вот так просто? Ты не будешь устраивать скандал?

– Нокс, умоляю. С чего бы мне устраивать скандал?

Я развожу руками, потому что ответ на этот вопрос и так очевиден:

– Ты всегда мечтал, чтобы я стал профессиональным сноубордистом.

– Да. Потому что я думал, что это твоя мечта.

– Вовсе нет.

– Тогда тебе стоило просто сказать мне об этом, Нокс.

Да. Да, стоило. Я сижу на стуле в оцепенении и не верю, что все происходит на самом деле. На всякий случай я щипаю себя за руку, но вместо того, чтобы проснуться, на моей коже появляется красное пятно.

– Надеюсь, ты понимаешь, что так просто ты не отделаешься.

Я отпускаю руку:

– Что ты имеешь в виду?

– Для USADA ты уже не обязан сдавать анализы, а вот для меня – да. Ты будешь регулярно посещать доктора Шермана и сдавать анализы. Он будет держать меня в курсе. Если я узнаю, что ты снова вводишь себе это дерьмо, Нокс, я…

– Я не буду, – перебиваю я его. – Я пойду к доктору Шерману. Обещаю.

– Хорошо, – папа снова что-то набирает на своем телефоне.

– Что ты там делаешь?

– Обращаюсь к паре человек.

– По поводу меня?

– Мир не вращается вокруг тебя.