Мы упадем первым снегом

Я открываю фотографию Нокса на телефоне и перебираю шармы на своем браслете. Сквозь пальцы проскальзывает птичка.

– Милая, – говорит женщина напротив меня. – Почему у тебя такой грустный вид?

– Это потому, что я грустная, – говорю я.

Ее спицы стучат друг о друга:

– Но почему?

Я пожимаю плечами и откидываю голову назад:

– Потому что мне пришлось оставить людей, которых я люблю.

– Ты уверена, что так надо?

Какое-то время я прислушиваюсь к треску радио:

– Все не так просто.

– Ничего не бывает просто, – говорит она. Из ее сумки выпадает клубок шерсти и катится по полу. Она не поднимает его.

– А ты думаешь, легко садовнику дожидаться урожая после посева?

– Это другое.

– А я считаю, что все всегда одинаковое. Сначала сеешь, а потом пожинаешь, что сама вырастила.

– Порой так не выходит, – говорю я. – Иногда приходит дикое животное или люди, которым наплевать на твои посевы, и они все топчут.

Она пожимает костлявыми плечами:

– Ну и что? То, каким будет урожай, всегда зависит от тебя.

– Почему? Его ведь растоптали.

– Если что-то растоптали, это еще не значит, что урожай нельзя будет засеять заново.

Я не знаю, что сказать, поэтому закрываю глаза и вдыхаю запах Нокса, который сохранился на его джемпере. Мои слезы пропитывают ткань.

– Не плачь, – говорит женщина. Она роется в своей коричневой сумке. – Вот, возьми салфетку.

– Спасибо.

Пока я говорю, на языке ощущается вкус соли. Я беру у нее упаковку салфеток и почти сразу опустошаю ее.

– У меня больше нет, – говорит она.

– Ничего, – следующие шестнадцать часов в этом автобусе я, наверное, проведу в слезах. Ни у кого нет столько салфеток.

Автобус трясется, радио настроено на какую-то техническую станцию, спицы стучат. В какой-то момент от усталости мои глаза тяжелеют, и я засыпаю.

Не знаю, сколько я проспала, но, когда я просыпаюсь, на улице уже светло. Я сразу же ощущаю плотный комок в животе. Раз светло, значит, прошло несколько часов. Часов, которые разделяют меня с Аспеном. Часов, которые разделяют меня с Ноксом.

Я потираю глаза костяшками пальцев, когда замечаю, что пожилая женщина смотрит на меня. Она по-прежнему вяжет, но ее работа значительно увеличилась в размерах. Край почти достает до пола.

– Который час?

Она глядит на свои изящные наручные часы. На ее коже отчетливо выделяются вены.

– Почти десять.

– Десять?! – как долго я спала? – Не может быть!

– Может. Хочешь верь, хочешь нет, но я умею определять время уже пятьдесят восемь лет. Я абсолютно уверена, что сейчас почти десять.

– Боже мой, – я проспала больше шести часов. Наверное, сказалось переутомление. И желание отгородиться от всего. Просто заснуть и все забыть. Я щурюсь и смотрю в окно, но не могу разобрать знаки.

– Где мы сейчас?

– Где-то возле…

Она не договаривает, потому что водитель автобуса, ругаясь, нажимает на клаксон и тормозит. Меня кидает вперед, но ремень безопасности меня удерживает и вжимает тело обратно в сиденье.

Водитель автобуса орет:

– ПРОКЛЯТЫЙ СУКИН СЫН!

Каждый из пассажиров вытягивает шею, чтобы посмотреть, что происходит.

– Там автомобиль, – говорит парень, сидящий рядом со своей девушкой сзади.

Другой кивает в знак согласия:

– Внедорожник.

– Смело, – говорит пожилая женщина. Я радуюсь, что она не поранила себя спицами.

Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть через стекло, и вижу белый автомобиль, который стоит поперек дороги, преграждая путь автобусу.

И тут из «Рейндж Ровера» выходит Нокс, прямо вот так, посреди метели, в шести часах езды от Аспена, в своей черной куртке Canada Goose и без шапки. Снежинки падают на его растрепанные волосы, на плечи, на губы. Он подходит к автобусу и стучит в дверь, как будто это можно сделать вот так запросто – перекрыть путь другому транспорту и непринужденно постучать, как будто он собрался просто поздороваться.

– Боже мой, – бормочу я. И снова: – Боже мой.

Я слышу, как сзади охает девушка:

– Это же Нокс Винтерботтом, да? Черт, да, это точно он. Сфотографируй, Лейн, быстрей!

Водитель автобуса раздумывает, пускать ли Нокса, но, похоже, приходит к выводу, что тот все равно не уберет машину в ближайшее время.

«Нажми кнопку, – думаю я. – Нажми кнопку, давай же, Господи, Господи, Господи, нажми чертову кнопку, открой дверь!»

Он нажимает. Дверь открывается. Входит Нокс. Он осматривает коридор. Смотрит на меня. Мое сердце замирает. Мне кажется, что эта секунда, когда мы смотрим друг на друга, – это не секунда. Мне кажется, это вечность, потому что это так ощущается, а если так ощущается, значит, так оно и есть, правда?

Он подходит ко мне. Мое лицо горит. Он останавливается у моего сиденья. Его дыхание доносится до меня. От него веет холодом из-за воздуха снаружи. Его пальцы впиваются в спинку сиденья рядом со мной и напротив меня. Он опускает лицо так, что оно оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего. Снег с его волос падает мне на нос.

Он говорит:

– Больше. Так. Не делай. Никогда.

– Так надо.

– Выходи сейчас же.

– Не могу.

– Можешь.

– Зачем ты здесь?

– Нет, зачем ты здесь?

– Так надо.

Он рычит.