Мы упадем первым снегом

Прежде чем ответить, она проводит кончиком языка по губам. Черт, а она горячая. Как раз то, что мне сейчас нужно. То, чего мне так не хватало. Не сомневаюсь, что если я уступлю своему желанию, то это невыносимое чувство, которое я испытываю, когда нахожусь рядом с Пейсли, пройдет.

– Меня сюда притащил отец, – говорит она, – и мне здесь ужасно скучно.

Я киваю в сторону раздевалок:

– Хочешь, мы это исправим?

От ее соблазнительного взгляда моя кровь закипает и устремляется куда-то в глубже.

– Надеюсь, ты хорош.

Я издаю хриплый смешок:

– Ты себе не представляешь.

– Тогда докажи.

Она поворачивается и идет к двери кабинки, не проверяя, иду ли я за ней. На моем лице появляется самодовольная улыбка. Именно так все и должно быть. Быстро и без обязательств. Никакого затяжного бронхита, который прочно засел во мне и теперь невыносимо тяготит.

Как только я захожу в кабинку, я чувствую ее полные губы на своих. И вот тут-то все и начинается. Тяжесть в груди неизмеримо усиливается, сердце бешено колотится – не то чтобы приятно, а скорее неконтролируемо дико, отчего руки покалывает, а сам я впадаю в панику. Перед моим внутренним взором возникают образы Пейсли. Внезапно все кажется неправильным. Сильный запах ее парфюма, ее теплое дыхание, смешивающееся с моим, ее руки, которые возятся с пуговицей на моих джинсах, – все это вызывает во мне чувство, которое мне совсем не нравится. Что-то внутри меня сопротивляется. Мне приходится подавлять желание отдернуть ее руки от себя и просто бросить ее здесь одну, в этой кабинке.

«Возьми себя в руки, Нокс. Ты хочешь этого. Тебе это нужно. Ты делал это сотни раз. И тебе всегда нравилось».

Аманда отрывается от моих губ. Ее дыхание учащается, когда она опускается передо мной на колени в туфлях на высоком каблуке, а ремень моих брюк касается лодыжек. Я прислоняюсь головой к стене и закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, на том, что я этого хочу.

Но, черт возьми, ничего не получается! Я чувствую, как она смыкает губы вокруг той части моего тела, которая всего несколько минут назад дико требовала этого прикосновения, но теперь…

…она реагирует. Но совсем не так, как мне сейчас надо.

– Ты серьезно?

Я открываю глаза, запускаю руку в ее длинную гриву и сам помогаю ей.

– Я почти готов. Надо просто… немного подождать…

Аманда в недоумении смотрит на мой член, который никак не хочет вставать. Как бы быстро я ни двигал рукой и ни заглядывал в ее глубокое декольте, он никак не хочет подниматься.

Она качает головой, недоверчиво хмыкая:

– Вот для этого ты слишком самоуверенный.

Это худшее унижение в моей жизни. И, конечно же, я виню в этом Пейсли. Я так зол на нее, что подумываю уволить ее сегодня же. Но тут возникает другое чувство, которое противоречит прежнему. И вдруг мне кажется, что я больше не знаю самого себя.

– Твою мать! – я стучу ладонью по шкафчику рядом с собой, а затем прислоняю голову к стене и провожу рукой по волосам. – Просто свали, хорошо?

Это не ее вина. Точно не ее. Но сейчас я чувствую себя униженным и жалким, пристыженным, оскорбленным и беспомощным, таким беспомощным, каким не чувствовал себя уже давно.

Проходит всего две секунды, прежде чем я ощущаю на себе звонкую пощечину. Я принимаю ее, потому что заслужил, поджимаю губы и пытаюсь бороться с тем, что я ничтожный и беззащитный.

У меня ничего не получается.

Каблуки цокают по плитке. Хлопает дверь. На меня опускается тишина, она обволакивает меня и хочет утешить, но я не знаю, хочу ли я, чтобы меня утешали, я вообще не знаю, чего я хочу. Будто тишина доносит до меня беззвучный шепот, все ответы на устах, слово за словом, но я их не слышу. Я мог бы услышать, но не хочу. И в этом все дело, не так ли? Вот почему я не могу помочь себе. Почему никто не может мне помочь? Потому что я не хочу. Потому что в тот день, в тот проклятый день, который показал мне, что смерть реальна, что она смеется тебе в лицо, оскверняя твое сердце, я почувствовал так много, что после этого я не чувствовал ничего. Я смирился с этим. Так было лучше.

Но с тех пор, как появилась Пейсли – после этой девочки с торчащими ушами и скромной улыбкой, чьи темные тайны я хочу стереть поцелуями, пока на них не прольется солнце и не заставит ее сиять – я снова хочу чувствовать. Я снова хочу жить.

И это пугает меня до смерти, потому что я давно забыл, как это делается.

Грустные птицы тоже поют Нокс

Я пьян. И под кайфом. После того случая с Амандой мне было на все наплевать, и я пошел вместе с Уайеттом на вечеринку после игры. Наверное, я представлял собой очень жалкое зрелище, потому что не прошло и нескольких минут, как жуткий парень с татуировкой на на половину лица предложил мне выпить с ним текилы. Вообще-то, после слов Пейсли на прошлой вечеринке я поклялся, что больше не буду напиваться в хлам, но я ощущал себя таким мерзким, что ничего не смог с собой поделать. Странно, но это заставило меня вспомнить о Треворе, которому я совсем недавно рассказал о том, как паршиво пить и принимать наркотики. Я – жалкий пример для подражания.