Мы упадем первым снегом

Уайетт ничего не так же много пил. Меня бесит, что он при этом еще и водит машину. И я ненавижу себя за то, что сел с ним в машину, но, к сожалению, я сейчас слишком плохо соображаю, чтобы принимать дальновидные решения. Когда-нибудь он попадет в аварию. Я постоянно ему это твержу, но ему, похоже, все равно. Глупее он ничего не может сделать. И самое неприятное, что я с этим смирился. Я намерен отчитать его, как только снова приду в себя, но сомневаюсь, что это что-то изменит.

С момента вечеринки прошло несколько часов. Я не знаю, сколько. Пять? Восемь? В любом случае, когда Уайетт подъезжает к нашему отелю, уже темно. Внутри горит свет, и я различаю тени в гостиной. Спонсорский ужин еще не закончился. Несколько секунд я просто смотрю на окна и морщусь.

Уайетт, похоже, читает мои мысли, потому что резко начинает хохотать:

– Твой отец тебя убьет.

– Голову оторвет, – добавляю я. – Замучит. Проклянет. Продаст тебя за границу.

Мой приятель прислоняется головой к окну машины и потирает свою темную щетину с пьяной ухмылкой. Через несколько секунд молчания она сходит на нет, и его взгляд устремляется на фонари перед нашим домом. Свет освещает его лицо лишь наполовину, правая сторона находится в тени.

– Я устал, Нокс.

– Так поспи.

– Нет, ты не понимаешь.

– Думаю, понимаю, – я смотрю на него. – У моей головы есть особый талант находить темноту и сводить меня с ума.

Уайетт вытягивает палец и машинально водит им по рулю:

– Я не могу спать, потому что боюсь своих снов.

– Да, – отвечаю я тихо. – Я тоже.

– Как думаешь, это когда-нибудь прекратится?

– Не знаю. Может, когда-нибудь. А может, никогда. Может, мы разобьемся, а крушение – это то, что мы называем полетом. Кто знает.

Уайетт смотрит на меня:

– Я не хочу разбиться, мне так кажется.

– Я хочу полететь, – мои глаза устремляются на черного дрозда, его лапки оставляют тонкие следы на свежем снегу, прежде чем он улетает. Мой взгляд следует за ним, пока он не становится лишь далекой точкой, которую в конце концов поглощает темнота. – Как птица.

– Да, – говорит Уайетт. – Они всегда поют. Даже когда страдают. А ты знал, что даже грустные птицы поют?

На мгновение я замолкаю. И тут из меня вырывается тихий смех, безрадостнее некуда.

– Черт, вот мы влипли.

– Как обычно, да? – ухмыляется он своим мыслям.

– Я пойду.

– Да. И еще, Нокс… – он смотрит на меня. – Перестань сваливать вину на Пейсли. Она не виновата в том, что ты такой несчастный.

– Нет, – говорю я. – Не виновата.

Затем я выхожу из машины и пробираюсь через сугроб ко входной двери.

С ключом я вожусь долго. Только с третьей попытки мне удается вставить его в замочную скважину. Действие алкоголя в крови постепенно ослабевает, но у меня все еще есть ощущение, что замочная скважина шатается туда-сюда.

Когда я захожу в дом, меня встречает звон столовых приборов. Однако он резко прекращается.

– Извините, – бормочу я, не поднимая глаз, расшнуровывая ботинки. При попытке их снять я спотыкаюсь на несколько шагов вперед. Я почти упал, но в последнюю секунду на помощь мне пришла тумбочка. К несчастью, ваза тети Гарриет, которую она подарила нам на Рождество в позапрошлом году, падает на пол.

– О-о-ой, – протягиваю я, едва ворочая языком. Все вокруг как будто плывет. Мой палец попадает на осколок, который я с интересом рассматриваю. Он обычный, белый, но мне почему-то кажется, что это бесценный музейный экспонат. Я катаю его вперед-назад, вперед-назад. Мне нравится звук. Он царапает слух, отчего меня так и тянет хихикать.

– Нокс, – отец прочищает горло. – Вставай.

Я поднимаюсь, но что-то не так. Тело дает мне понять, что хочет лечь на пол, уставиться в потолок и смотреть, как огоньки люстры принимают разную форму.

Я отодвигаю осколки ногой, когда моей руки касается чья-то ладонь. Маленькая, нежная и совсем не похожая на мою. Мне это нравится даже больше, чем осколки.

– Оставь, – говорит мне на ухо чей-то тихий голос. – Ты порежешься. Я сама уберу.

Я моргаю, но вижу только копну светлых волос.

– Пейсли?

Она наклоняет голову набок и улыбается, сметая остатки вазы в совок. Кажется, я никогда не видел улыбки красивей этой.

– Может, тебе для начала стоит сходить со мной на кухню и немного прийти в себя?

Я слышу только «со мной на кухню» и решаю, что идея просто фантастическая. Прищурившись, я окидываю взглядом обеденный стол в поисках отца. Однако размытый фильтр продолжает затуманивать мое зрение, а из-за такого количества мужчин в белых рубашках я быстро перестаю соображать, кто где, поэтому отворачиваюсь и иду за Пейсли на кухню. Из-за стены, которая наполовину отделяет нас от гостиной, до нас доносятся тихие голоса, но я не могу разобрать слов.

Пейсли убирает остатки вазы в мусорное ведро. Затем она протягивает мне тарелку с тушеным мясом, картофелем и восхитительно ароматным соусом и ставит на кухонную стойку стакан с водой:

– Держи. Это поможет тебе прийти в себя.

Я беру тарелку и не очень аккуратно запихиваю в себя еду.

– Боже мой. Потрясающе вкусно, – говорю я с набитым ртом.

Картошка не помещается в рот и падает обратно на тарелку.