Мы, утонувшие

Всю ночь они шли вполсилы, не зажигая судовых огней. Цель была совсем близко, и близость Марсталя как будто усиливала страх, что они никогда туда не доберутся. До сих пор, как и все, кто уповает на неверную удачу, они жили одним днем. А теперь осмелились поверить в будущее, и сразу стало страшно умереть. Вернулся страх, известный им по службе в конвое. Небо наверху и море внизу вновь наполнились скрытыми угрозами.

Все дело было в штиле. Поверхность моря походила на темно-синий шелк, на светлом весеннем небе ни облачка. В воздухе — тепло, возвещавшее приход лета, и, если бы не запах угля и дегтя от пенькового каната, они бы почувствовали доносящийся с суши аромат цветущих яблонь. Но вода была холодной, зимней, и этот холод — единственное, о чем они могли думать. Как будто все еще находились в Северном Ледовитом океане. Они вновь выглядывали на поверхности воды полосы пены, предупреждавшие о близости торпеды, красные огни, не единожды возвещавшие их нравственную несостоятельность и угрожавшие сделать это вновь. Прислушивались к звукам гребков, крикам о помощи. Они проводили вечную генеральную репетицию смерти от холода. Весна звала их, но воспоминание о пережитой пятилетней зиме не отпускало. За ними, в бухте, оставленной этим утром, во время бомбежки кораблей сгорели восемь тысяч узников Германии. Еще десять тысяч беженцев утонули в том самом море, которое бороздил теперь их корабль. Они этого не знали. Они видели, как тонут корабли. Но никогда не видели, как идет ко дну судно с десятью тысячами запертых в трюме беженцев. Никогда не слышали коллективного вопля, раздающегося, когда отовсюду одновременно начинает хлестать вода и корабль идет ко дну, вопля, который звучит после последней мольбы о помощи, когда люди, еще живые, осознают горькую правду: спасение — это всего лишь слово. Нет, они ничего не знали. Они не слышали этого жуткого вопля, но он звучал в них в эту ночь.

Всю ночь они просидели на палубе, не смея спуститься в каюту, завернутые в одеяла, найденные на буксире. Спать не могли, сидели, беспокойно прислушиваясь.

Даже Блютус не спал, а, лежа в молчании, рассматривал бледнеющие звезды.

И первым взмахи крыльев услышал именно он.

— Аист, — произнес мальчик.

Они подняли голову. Низко, прямо над ними, пролетал аист. Как и раньше, на северо-запад. Вдалеке в слабом утреннем свете они увидели маяк Кьельдснор. Буксир приближался к южной оконечности Лангеланна.

Ближе к вечеру показался Эрё. Бо́льшую часть дневного пути они проделали вдоль побережья Лангеланна. «Одиссей» шел вполсилы. Антон экономил заканчивавшийся уголь. На севере показался утес Ристинге, затем они вышли в открытое море, вдалеке на западе находился Брод и утесы мыса Вайснес. А прямо перед ними виднелись красные крыши Марсталя, над которыми возвышалась позеленевшая от времени башня церкви с большим циферблатом. Немногочисленные мачты в гавани походили на остатки частокола, когда-то возведенного для защиты города, но затем сметенного неведомой силой. На таком расстоянии не были видны плоская коса и мол, окружавший город, подобно руке, которая больше не могла заслонить его от напастей.

Чуть поодаль от гавани в тихий воздух валили черные массы дыма. Приблизившись, они увидели пламя. Это горели два парохода, стоявшие в Клёрдюбете. Война добралась сюда раньше их. Увидев крыши Марсталя, Кнуд Эрик было поверил, что все кончилось, и теперь на него навалилась усталость, близкая к отчаянию, и он подумал, что будь он пловцом, пытающимся добраться до берега, он именно теперь бы и сдался.

Судно подошло к пароходам, когда раздался вой пикирующего бомбардировщика. Подняв головы, они увидели устремившийся к ним «хоукер-тайфун». На кромке крыла сверкнула вспышка, и, оставляя за собой белый хвост дыма, в них полетела ракета.

Затем раздался треск, и весь буксир содрогнулся.

* * *

Время для детей было нехорошее. Каждый день на пляж и на островки вокруг города выносило утопленников, и находили их дети. Они всегда приводили взрослых, но в некотором смысле поздно. И дети стояли, глядя на полуразложившиеся, объеденные лица, и потом задавали слишком много вопросов, на которые нам было трудно ответить.

Ранним утром четвертого мая в порт вошел паром. Полный беженцев, он прибыл из Германии. Мужчин было мало. Какие были — все солдаты с окровавленными повязками на руках и ногах. Остальные — женщины и дети. Дети молчали. Сидели, неподвижно уставившись вдаль. Бледные, с тонкими шейками, торчащими из воротников зимних пальто, казавшихся слишком большими, как будто эти дети не росли, а, наоборот, уменьшались, усыхали в своей одежде. Скорее всего, они давно толком не ели. Но впечатление на нас в основном произвели их глаза. Они смотрели вперед невидящими взглядами, и мы поняли, что эти глаза слишком много повидали. Ужас быстро переполняет детскую головку, в итоге больше ни для чего места не остается. И глаза отказываются видеть и стекленеют.

Мы дали им хлеба и чая. Было похоже, что им нужно попить горяченького. Мы вели себя должным образом, хотя и не сказать, что были им рады.