Мы вас построим

– Игнорирование внутреннего идеала, mein Sohn, отрывает тебя от реальности, как и говорил мистер Барроуз. А это очень серьезно! Доктор Хорстовски назвал бы это, извиняюсь за выражение, болезнью, понимаешь?

Смутно я слышал, как Честер поддержал отца:

– Это шизофрения, папа, как у миллионов несчастных подростков. Миллионы американцев страдают подобной болезнью, даже не подозревая о том и, соответственно, не обращаясь в клиники. Я читал об этом в статье.

А Прис сказала:

– Ты хороший человек, Луис. Мне ужасно жалко, что ты влюбился в меня. Я могла бы сказать, что ты понапрасну тратишь время, но ты же меня не послушаешь, правда? Ты можешь объяснить, что такое любовь? Такая, как у тебя?

– Нет.

– И даже не попробуешь? – Она выжидательно смотрела на меня, потом спросила: – Дверь закрыта? Если нет, сходи, закрой ее.

– Черт! – Я чувствовал себя ужасно несчастным. – Я не могу закрыться от них, они прямо здесь, над нами. Нам никогда не удастся спрятаться от них, остаться вдвоем – только ты и я. Я знаю это наверное. – Однако это знание не помешало мне подойти к двери и запереть ее.

Когда я вернулся к постели, то увидел, что Прис стоит на ней и расстегивает юбку.

Она стащила ее через голову и отбросила на стул. Продолжая раздеваться, она скинула туфли.

– Кто же еще должен быть моим учителем, Луис, если не ты? – спросила она. – Сбрось все покровы. – Прис начала снимать белье, но я ее остановил. – Почему нет?

– Я схожу с ума, – простонал я. – Это невыносимо, Прис! Мне надо вернуться в Бойсе и повидаться с доктором Хорстовски. Так не может продолжаться! Только не здесь, не в одной комнате с моей семьей.

Прис ласково посмотрела на меня:

– Мы полетим в Бойсе завтра, но не сегодня. – Она стащила покрывало, одеяла и верхнюю простыню, собрала их и, подобрав свою сигарету, снова закурила. Не стала накрываться, просто лежала, обнаженная, на кровати и курила. – Я так устала, Луис. Побудь со мною сегодня ночью.

– Я не могу.

– Ну тогда забери меня к себе – туда, где ты живешь.

– И этого нельзя, там Линкольн.

– Луис, – сказала она, – я просто хочу лечь и поспать. Ляжем и накроемся с головой, они нас не потревожат. Не бойся их. Мне очень жаль, что у Линкольна один из его припадков. И не обвиняй меня в этом, он так и так случился бы. А я спасла ему жизнь. Он мой ребенок… разве не так?

– Думаю, ты можешь так говорить, – согласился я.

– Я дала ему жизнь, я родила его. И очень горжусь этим! Когда я увидела этого мерзкого Бута, у меня было одно желание – убить его на месте. Я сразу же все поняла про него, как только взглянула. Я могла бы быть твоей матерью тоже, разве нет, Луис? Мне бы так хотелось дать тебе жизнь…И тебе, и всем остальным людям… Я дарю жизнь, а потом отнимаю ее. Здесь все совершенно правильно и хорошо… если только находишь в себе силы для такого акта. Ты знаешь, это ведь очень трудно – отнять у кого-то жизнь. Ты не думал об этом, Луис?

– Да. – Я сидел на постели рядом с ней.

Она потянулась в темноте и откинула мне волосы с глаз.

– У меня есть власть над тобой, Луис. Я могу подарить тебе жизнь и лишить этого подарка. Тебя это не пугает? Ты же знаешь, я говорю правду.

– Теперь уже не пугает, – сказал я. – Раньше пугало, когда впервые осознал это.

– Я никогда не боялась. Мне нельзя бояться, иначе я потеряю власть, ведь правда же, Луис? А я хочу сохранить ее.

Я не отвечал. Табачный дым клубился вокруг меня, сводя с ума, заставляя тревожиться об отце и брате, которые не сводили с нас глаз.

– Человек имеет право на некоторые иллюзии, – говорил мой отец, попыхивая сигарой, – но эта – просто смехотворна.

Честер согласно закивал.

– Прис, – громко позвал я.

– Ты только послушай, – взволновался отец. – Он зовет ее! Он разговаривает с ней!

– Убирайтесь отсюда, – сказал я им. Я даже замахал на них руками, но это не дало результата – они не пошевелились.

– Ты должен понять, Луис, – внушал мне отец. – Я тебе сочувствую, я вижу то, что не видно Барроузу, – величие твоего поиска.

Несмотря на темноту и гул их голосов, мне удалось еще раз воссоздать образ Прис: она сгребла свою одежду в кучу и сидела с ней на краю постели.

– Какое нам дело до того, что кто-то говорит или думает о нас, – говорила она. – Мне плевать на это, я не позволяю словам воплощаться в реальность. Я знаю, все они во внешнем мире злятся на нас: и Сэм, и Мори, и все остальные. Но подумай, разве Линкольн послал бы тебя сюда, если б это было неправильно?

– Прис, – ответил я, – я знаю: все будет хорошо. Нас ждет долгая счастливая жизнь.

Она только улыбнулась, я видел, как блеснули в темноте ее зубы. В этой улыбке было столько боли и печали, что мне невольно (всего на мгновение) вспомнилось выражение лица симулякра Линкольна. Я подумал, что эта боль в нем от Прис. Она влила собственное страдание в дело рук своих. Вряд ли это было намеренное деяние, возможно, она даже не догадывалась о результатах.

– Я люблю тебя, – сказал я Прис.

Она поднялась на ноги – обнаженная и холодная, тонкая, как тростинка. Обняла мою голову и притянула к себе.