«Мы вброшены в невероятность»

Два американских астронавта, прилетевшие на Марс, не веря своим глазам, обнаруживают там живых существ самых разнообразных форм и расцветок — жукоглазых людей, нарывоподобных спрутов, уродин с клешнями, хоботами, щупальцами и т. д. Выясняется, что это материализовавшиеся создания земной фантастики, очень недовольные своей внешностью, приносящей им массу неудобств. Но вот самое остроумное наблюдение Э. Гамильтона. Астронавты замечают, что женщины, которые разгуливают среди страшилищ, все до единой очаровательны, каждая из них, независимо от цвета кожи, может служить образцом земной красоты. Это правило почти не имеет исключений, оно соблюдается и в самых серьезных произведениях, и в самых несерьезных. Дело, надо думать, в том, что авторы большинства книг — мужчины и для них психологически невозможно оскорбить прекрасный пол, приписывая ему неземные уродства. Но насмешки, которыми встречаешь очередную марсианскую красотку, не липнут к Аэлите, потому что она подлинно художественное создание. А ведь задача, которую поставил перед собой автор, очень сложна, и во всей мировой фантастике немного удач подобного рода. Надо было создать привлекательный образ неземного существа — далекого и чуждого нам, что ясно ощущаешь в Аэлите, и в то же время близкого, понятного, реального. «Аэлита — лучшая из баб», как написал в одной из песен М. Анчаров, подчеркивая этой грубоватой лексикой, что А. Толстой создал образ и идеальный, и реальный одновременно. Именно это сочетание идеальности с конкретным обликом послужило причиной того, что эта неземная девушка запала в душу молодежи. Ее именем называют малые планеты, клубы, кафе, вокально-инструментальные ансамбли и множество, иногда, прямо скажем, весьма неожиданных предметов. В этом деле наблюдаются даже некоторые передержки. Допустим, что при известных сомнениях имя марсианки еще можно присвоить фену для укладки дамских причесок, но, может быть, все-таки не стоит так величать стиральную машину. Смело предположим, что властительнице Марса стиркой заниматься не приходилось, даже электромеханическим способом.

К огорчению, надо сказать, что тогдашняя критика не увидела новаторского характера романа и встретила «Аэлиту» более чем сдержанно. «Роман плоховат», «Не стоит писать марсианских романов», — в один голос заявили в одном номере журнала уже упомянутые К. Чуковский и Ю. Тынянов. Критике подвергались и основные идеи романа, и его стиль. Впрочем, надо признать, что некоторые недочеты и вправду были, от издания к изданию автор совершенствовал свое произведение.

Однако даже наиболее критично настроенные люди с большой похвалой отозвались об образе красноармейца Гусева. После основательной «выволочки» К. Чуковский заявил:

«И все же „Аэлита“ превосходная вещь, так как она служит пьедесталом для Гусева. Не замечаешь ни фабулы, ни остальных персонажей, видишь только эту монументальную, огромную фигуру, заслоняющую весь горизонт. Гусев — образ широчайших обобщений, доведенный до размеров национального типа. Если иностранец захочет понять, какие люди сделали у нас революцию, ему раньше всего нужно будет дать эту книгу. Миллионы русских рядовых деятелей революции воплотились в этом одном человеке».

Но, дав столь высокую оценку Гусеву, критик тут же сравнил его с Иваном-Дураком из русских сказок, а затем и с самим автором:

«Выдумывать Гусева ему не пришлось, потому что он и сам такой же Гусев: веселый, счастливый, здоровый, ребячливый, бездумный, в высшей степени русский талант».

С дистанции прошедших лет видна приблизительность подобных оценок. Конечно, образ бесшабашного, не размышляющего, но находчивого и отважного красноармейца Гусева — большое достижение А. Толстого, но время несколько сместило акценты, и едва ли стоит сейчас называть весь роман лишь «пьедесталом для Гусева».