Мы вернемся

Идти в город не хотелось – пришлось бы брать с собой кого-то из охраны, а лишние люди Элис были не нужны. Поэтому она резко свернула за угол – за домом была неплохая лужайка, где можно побыть одной. Ей почему-то было очень холодно, хотя солнце палило вовсю. Любопытные у их дома оживились, едва она открыла дверь, и теперь самые настойчивые папарацци выкрикивали ей какие-то вопросы и щелкали своими проклятыми камерами. Элис кивнула парочке охранников и двинулась к качелям на заднем дворе, ежась и поплотнее запахивая кардиган. Широкое, рассчитанное на пару-тройку людей деревянное сиденье скрывал толстый плед, оставленный тут для удобства. Эти качели во всех смыслах были идеальными: скрытые от солнца и взглядов в тени сада, могли раскачать тебя сильно-сильно или же слегка покачивать, вгоняя в умиротворение. Элис забралась на них с ногами, пытаясь сжаться в маленький комочек – привычка из детства. Так же, как и с одеялом, под которым ничего плохого не может случиться. Чем меньше ты становишься, сжимаясь в трудные минуты, принимая знаменитую позу эмбриона, тем меньше площадь боли. По крайней мере, так всегда казалось самой Элис. А сейчас ей очень хотелось уменьшить свои страдания. Кто она рядом с этой властной и идеальной Софи? Которую, ко всему прочему, любил Джордж. А Элис даже позволить Эвану прикоснуться к себе не может без страшных воспоминаний. Все мечется, вечно чего-то боится и сторонится. А тут – такой подарок, да еще и сам ему на шею вешается!

– Можно?

Элис встрепенулась и слегка сощурилась, разглядывая говорившего. Она определенно не знала этого мужчину – потрепанного и печального. Именно такие слова приходили ей на ум, пока этот самый мужчина с мольбой в глазах смотрел на нее. Его окружала аура такой черной безысходности и тоски, что Элис невольно втиснулась в спинку качелей. Его страдания захлестывали ее больше, чем собственные. Именно поэтому, она кивнула подбежавшему на помощь Стю, что все в порядке, и разрешила мужчине сесть рядом.

– Если вы попытаетесь навредить мне, – буднично начала Элис, – вон тот здоровенный солдат переломает вам все кости по одной.

– Я знаю, – ответил тот. – Он мне это уже как-то обещал.

Элис усмехнулась, живо представляя эту беседу.

– Вы из паломников? – И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Как вам удалось пробраться, …?

– Мартин.

– Так как вы оказались в нашем саду, Мартин?

Элис не стала представляться: если он и правда из паломников, то прекрасно знает и ее имя, и всех остальных в доме.

– В заборе вон за тем кустом есть дыра. – Мартин протянул руку, указывая слабое место их охраны. – Я просидел там часов пять, пролез в пересменку.

– Хм, надо передать Вик, что в нашей обороне огромные бреши. Размером со взрослого мужчину.

Настроение было ни к черту, поэтому Элис даже не старалась быть вежливой. У нее в голове роились другие мысли, поважнее того, что мог сказать ей один из сотен паломников.

– Ну?

Мартин непонимающе уставился на нее.

– О боги! – Элис потерла лоб: назойливая головная боль просыпалась, предвещая несколько не самых приятных часов. – Ты пробрался через охрану, сидел в кустах несколько часов, чтобы что? Помолчать со мной? У меня был отвратительный долгий день, поэтому либо говори, зачем пришел, либо я попрошу Стю вернуть тебя за ограду небольшим, но однозначно неприятным перелетом!

Мартин слегка опешил от такого напора, но все же произнес ту самую ненавистную фразу:

– Он может вернуть меня, ну, назад?

– Конечно! Именно поэтому мы подставляемся под пули, терпим все это, – Элис показала на свое лицо, – вместо того, чтобы очутиться в своих мирах! Вы серьезно?!

– Просто он моя единственная надежда… У меня там дочь.

Элис уже хотела закричать, что у нее там родители, а у Костры – целый приют, и даже у Роджа – трое очаровательных ребятишек, но то, как Мартин произнес последнюю фразу, остановило ее.

– Сколько ей?

– Пять, – выдохнул Мартин. – И у нее никого нет, кроме меня. Если она все еще…

– Что произошло?

Мартин плакал. Скупо, по-мужски, когда одна слеза стоила тысяч женских рыданий, когда все тело каменело, натягивалось, словно тетива, и боль звенела в воздухе.

– Мой мир погибал, Элис. Тонул в крови беззащитных людей. Наш город захватили, и мне некуда было бежать. Я уже тогда не знал, где моя жена, и у меня осталась только крошка Пенни. Я знал, что они идут, знал, что умру. И просто обнимал Пен и повторял, чтобы она не боялась. Ей всего пять, и я знаю, что сейчас случится, но просто говорю, как робот: «Не бойся, милая. Папа очень тебя любит». Как ей объяснить, что стало с мамой? Что будет со мной, с ней? Я не боялся смерти, черт с ней! Я боялся за Пенни. Самое страшное, что может пережить родитель, – муки и смерть ребенка. Ты не поймешь, – обратился он к Элис, – и слава богу.

– Ее убили? – звенящим от слез голосом спросила Элис.

– Я не знаю. Был выстрел, крик Пении и темнота. Потом я очнулся здесь. Но таких малюток, как она, нет в этом мире! Кто так придумал? Почему?

– Эван не виноват, Мартин.