Мы все умрём. Но это не точно (СИ)

Поэтому пока целители что-то монотонно бубнили над ухом, Тео просто взял и не раздумывая выпил залпом весь флакон антидота. Он искренне верил, что так будет лучше, потому что хуже уже быть не могло. Но что, если взять и стереть из человека такое сильное чувство, как любовь? Что в нём останется?

Пустота. Скука.

Снова пустота и немного исследовательского азарта.

Таким и был теперь Теодор Нотт.

Что ж, зато если он и стал бы дементором, то очень любопытным.

Этого не смогла отнять у него даже Алекто.

Любопытно, как ты там поживаешь, любовь моя? Скучаешь, сука? Знала бы ты, как я весело провёл время с Беллой, умерла бы на месте.

Прямо как она.

Тео усмехнулся своей шутке и вновь затянулся, выпустив ровное колечко серого дыма. Беллатриса… это имя рассыпалось на языке песчаной пылью. Сухо, невкусно, неинтересно. Хотелось сплюнуть. От женщины, что оставила первые надписи на его теле, он ожидал большего.

Тео воскресил в памяти тот прекрасный вечер, когда их блондиночка внезапно решил упокоить Волдеморта. Не то чтобы это стало такой уж неожиданностью, Малфой хоть и не посвящал никого в свои планы, но Теодор видел, как Драко постепенно закипал и зрел к этому шагу, так что даже ничуть не удивился, когда в спину Тёмного Лорда полетел зелёный луч от парня справа. Смерть Поттера действительно была самым удобным моментом: уединённая поляна в Запретном лесу, почти все Пожиратели отправлены на штурм Хогвартса, а за дуэлью осталась наблюдать лишь небольшая кучка людей — одним словом, если бы он хотел устранить Лорда, то поступил бы точно так же. Только он не хотел.

На Волдеморта ему было плевать, а вот безумная тётка Малфоя вызывала искренний интерес. Любопытная персона. Теодор всегда следил за ней сквозь прорези своей пожирательской маски. Он отмечал малейшие детали: её привычки, слабости, считал в уме, сколько секунд ей требуется, чтобы выхватить палочку, сколько она тратит на заклинание, заметил, что иногда у неё не слишком хорошо выходят Оглушающие — за это время Нотт узнал о ней всё.

Поэтому, когда зелёный луч пробил спину Лорда, то для него в этот миг словно ангелы спустились с небес и поцеловали в лоб. Будто бы прискакал священный единорог и влажно лизнул в затылок. Это было оно. Все нужные условия сошлись воедино. Время будто бы остановилось, Лорд ещё не осел трупом на землю, Беллатриса только и успела, что изумлённо открыть рот, как Теодор уже направил первое убивающее заклинание в Рудольфуса, а вторым разрезал Рабастана, пустив на воздух целый фонтан чистой, горячей крови. Долохов хорошо его обучил. Оставив Грега и Драко расправляться с остальными, Тео сорвался с места прямо за Беллой, которая тенью скользнула в лесную чащу.

Она думала, что он не заметит? Хотела убежать? Не выйдет, милая, не выйдет. В отличии от волшебников старой школы, Антонин приучал своих учеников рассчитывать не только на магические, но и на физические возможности. Антиапарационный барьер никто не отменял. У Беллатрисы в этих длинных юбках, полагающейся только на свою магическую мощь, не оставалось ни единого шанса скрыться от него в лесу. Теодор догнал её через три минуты, подарив одну для форы.

Беллатриса выгибалась и визжала, как свинья, царапала ногтями землю, ломая их под корень, захлёбывалась слюной и жёлтой пеной. И это был чистейший эксперимент — выкручивая ей кости Круциатусом, он надеялся ощутить хоть что-то. Говорят же, месть упоительна. Разве? Оказалось, что нет. Может, проблема была снова в нём? Недостаточно ярости, злости или что там должен был испытывать человек к своему палачу?

В своё время Лестрейндж с упоением пытала Теодора несколько дней подряд, искренне наслаждаясь, когда тот стонал от боли. Он помнил, как лихорадочно блестели её глаза, когда она водила своим острым ножом по его коже. Как дрожала от восторга, когда под её руками лопались и трескались волокна его кожи и мышц. Ведьма оставила на теле Тео свои следы: «милый» на животе — о, Беллочка посчитала его милым? «Предатель» на спине — как истинная его суть, за то, что якобы выпустил пленника. И Тео тоже хотелось ощутить нечто подобное: такое же глубокое, истинное наслаждение. Экстаз палача. Ведь что можно найти ещё более чистого и сильного, чем человеческая агония? Он просто хотел взглянуть ей в глаза, когда жизнь начнёт покидать её. О чём она будет думать? Испытает ли страх? Сожаление? Раскаяние за загубленные души?

Именно поэтому для него это был чистый эксперимент. Но, к сожалению, провальный. Он не испытал ничего: ни жалости, ни сострадания, ни ненависти. Сама Беллатриса, лежавшая в его ногах, вся резко постаревшая, дряхлая, с разметавшимися по земле волосами, не вызывала омерзения или отвращения, а её слёзы не доставляли никакого наслаждения. В глазах Лестрейндж тоже оказалось пусто. Удивительно пустое ничего.