Мы все умрём. Но это не точно (СИ)

— Держи руки за спиной, — свой неискренний смех он оборвал резко, в контраст произнеся эту фразу с такой отстранённой интонацией, какой он разговаривал со всеми, кто был ниже его по статусу. Чем окончательно смутил её. Гермиона растерянно на него взглянула, и Нотт ответил ей долгим, холодным взглядом, будто бы перед ним стоял грязный, оборванный эльф-домовик. Правильно, Грейнджер, ты понятия не имеешь, с кем связалась. И не забывай об этом.

Так и не дождавшись, когда она выполнит приказ, Тео грубо обхватил пальцами узкие запястья и властно завёл ей их за спину. Он старался не касаться её руками больше необходимого. Это тоже была игра. В пренебрежение. И если он сорвётся, если она вдруг почувствует его интерес, то он проиграл. В паху ныло и пульсировало, а пальцы дрожали от нетерпения. Ему уже хотелось ощутить, как она будет крепко сжимать его, сидя сверху или лёжа под ним и широко расставив ноги… Теодор ещё не решил, как всё у них произойдёт, но вариантов была масса. Возможно, он попробует их все. Нотт медленно пошевелил запястьем, пытаясь отвлечься на боль в руке, и в голове возникла заманчивая идея. Кажется, он придумал, как обойти рамки своей же выдуманной игры и ничего не нарушить. Специально громко щёлкнув замочком кобуры, Тео вытащил из-под штанины любимый нож и, поигрывая им, встал напротив Грейнджер. Та нахмурилась и напряжённо проследила, как он перекатил Матильду между пальцами. Теодор изогнул бровь.

— Боишься, Цветочек? — с иронией спросил он и сбалансировал клинок на двух пальцах.

— Нет, — твёрдо ответила она и упрямо поджала губы.

Кончиком лезвия Нотт приподнял её подбородок, с любопытством заглядывая ей в глаза. Они у неё были карие, красивые и глубокие, словно дремучая дубовая чаща, но теперь в дополнение ко всему прочему в них медленно расцветала растерянность, даже страх. И это его устраивало больше, чем жалость. Теодор мрачно улыбнулся одними уголками губ, перехватил поудобнее нож и резко, грубо распорол рубашку прямо на ней. Она испуганно вздрогнула, но Тео не обладал великим запасом терпения, чтобы медленно расстёгивать каждую пуговичку. Одним коротким движением он сдёрнул остатки ткани с её плеч, и Грейнджер неловко попыталась прикрыть себя руками. Теодор не позволил.

— Ты держишь руки за спиной, — медленно, отчётливо повторил он, словно она его плохо расслышала в первый раз. Затем отрезал от ткани шёлковую полосу и связал ей запястья.

Его тело и каждая мышца ныла от скапливающегося напряжения, хотелось направить руки Гермионы на себя, или коснуться её самому, но кроме этого вынужденного действия он до неё больше не дотронулся. Наоборот, боясь не сдержаться, Теодор немного отстранился и скрестил руки на груди, разглядывая её обнажённое тело, её небольшую, красивую грудь, родинки, тонкие полоски белых шрамов, впадинку пупка и полное отсутствие волос внизу. Грейнджер выглядела даже лучше, чем он предполагал. Беспомощная. Связанная. Тео жадно рассмотрел её всю, прежде чем вновь вернуть взгляд к лицу, но Гермиона смущённо отвела глаза в сторону. Её щёки порозовели настолько, будто бы она только что полчаса бегала в тридцатиградусный мороз, и Нотт подумал, что покраснеть сильнее просто невозможно. А ещё, помимо румянца на её лице, как искорки пламени полыхали веснушки и алели искусанные губы. Ему отчаянно захотелось прижаться к ней глубоким, голодным поцелуем, но всё, что он позволил себе, — это ласково, изучающе провести пальцами по щеке вниз к шее и ключицам. Теодор попытался представить, как это было бы, если б он её любил?

Но на этот вопрос в душе ничего не откликнулось. Будто бы Нотт кинул камешек в бездонный колодец и так не услышал, как тот приземлился на дно. Тео почувствовал колючую досаду. Он раздражённо одёрнул руку, постоял, поглаживая себя по низу живота и хмурясь. Почему вообще люди любят друг друга? За идеальное тело? При взгляде на обнажённую Грейнджер, член бодро дёрнулся в штанах. О да, тело Гермионы ему определённо нравилось.

Теодор вновь медленно провёл лезвием по её животу, наблюдая, как подрагивают напряжённые мышцы. Золотая девочка судорожно втянула в себя воздух, но не произнесла ни звука. Умница. Говорить он ей тоже не разрешал. Её обнажённое тело и нож, на лезвии которого красиво отражался синий свет ночника… это было почти как поэзия.