Мы всегда жили в замке

Нашей матери всегда льстило, когда люди восхищались ее гостиной, но теперь никто не смог бы подойти к окнам и заглянуть внутрь, и никто и никогда не увидит ее больше. Мы с Констанс закрыли за собой дверь в гостиную и больше не открывали. Констанс просто ждала внутри, возле двери парадного, пока я выйду на крыльцо снова и запру ставни на высоких окнах столовой. Когда я вошла в дом, мы закрыли и заперли дверь парадного; теперь мы были в безопасности. В передней царил полумрак; солнечный свет проникал сквозь две узкие стеклянные панели по обеим сторонам двери; сквозь стекло мы могли выглянуть наружу, но нас не мог видеть никто, даже если бы они прижались к стеклу самым носом – так темно было в передней. Над нашими головами закопченная лестница вела в черноту и в сгоревшие комнаты, над которыми – невероятно! – кое-где проглядывали крошечные пятнышки неба. До сегодняшнего дня крыша всегда прятала нас от неба, но я решила, что сверху нам ничто не угрожает, поэтому выбросила из головы всякие мысли о безмолвных крылатых созданиях, которые станут слетать с деревьев, усаживаться на наши сломанные и обгоревшие стропила и глядеть сверху. Я подумала, что неплохо бы забаррикадировать лестницу, перегородив ее чем-нибудь – к примеру, сломанным стулом. На лестнице, на полпути вниз, лежал матрас, мокрый и грязный; именно здесь стояли они со шлангами, стараясь отогнать и потушить огонь. Стоя у основания лестницы, я смотрела вверх и гадала – куда же подевался наш дом, его стены, его полы, его кровати и коробки с вещами, что были на чердаке. Сгорели и отцовские часы, и черепаховая шкатулка нашей матери. Я чувствовала дуновение ветра на щеке; он прилетел с неба, которое я видела сквозь дыры в крыше, но принес он запах гари и разрухи. Наш дом превратился в замок с башнями, открытый навстречу небу.

– Вернемся на кухню, – сказала Констанс. – Я не могу оставаться здесь больше.

Подобно детям, которые ищут ракушки, или двум старухам, что ворошат опавшие листья в парке в поисках случайной монетки, мы шаркали ногами по полу кухни, шаря в мусоре, пытаясь найти целые и пригодные к использованию предметы. Пройдя кухню поперек и по диагонали, мы собрали на кухонном столе небольшую коллекцию; на нас двоих этого хватало с лихвой. Там были две чашки с ручками и еще несколько без ручек; с полдюжины тарелок и три миски. Мы смогли спасти все невскрытые жестянки с продуктами, и баночки с приправами снова выстроились в аккуратный ряд на привычной полке. Мы собрали почти все столовое серебро; как сумели, выпрямили почти все ложки-вилки и разложили по привычным ящикам. Поскольку каждая невеста, входя в семью Блэквуд, привозила собственное столовое серебро, фарфор и белье, у нас всегда были дюжины ножей для масла, суповых половников и лопаточек для торта; самые красивые столовые приборы нашей матери хранились в специальном футляре в буфете, но они их нашли и разбросали по полу.

Одна из целых чашек была зеленой снаружи и бледно-желтой внутри, и Констанс решила, что эта чашка теперь будет моей.

– Я никогда не видела, чтобы ею кто-нибудь пользовался, – сказала она. – Наверное, ее привезла в дом какая-нибудь из наших бабушек или прабабушек; она была частью их приданого. И к этим чашкам полагались блюдца.

Чашка, которую выбрала Констанс, была белой, с оранжевыми цветами, а позже мы нашли тарелку с тем же узором.

– Вот тарелки-то я помню, – говорила Констанс, – когда я была маленькой, мы пользовались этим сервизом каждый день. А для особого случая был другой, белый с золотыми каемками. Потом мама купила новый фарфор, и бело-золотой сервиз стал повседневным, а эти цветастые тарелки отправились на полку в кладовой, к прочим разрозненным наборам. Все эти годы я ставила на стол мамин повседневный, кроме тех дней, когда на чай заезжала Хелен Кларк. Мы будем есть, как подобает благовоспитанным дамам, – сказала Констанс, – и пользоваться чашками, у которых есть ручки.

Когда мы собрали все, что хотели и чем могли пользоваться, Констанс принесла тяжелую метлу и смела все обломки в столовую.

– Теперь нам не придется на них смотреть, – сказала она. Констанс вымела дочиста переднюю и коридор, так что мы могли свободно выходить из кухни к двери парадного, не заходя в столовую. Мы закрыли все двери столовой и больше никогда их не открывали. Я вспомнила про маленькую статуэтку дрезденского фарфора, которая храбро продолжала стоять под портретом нашей матери в темной гостиной, и подумала, что мы никогда больше не вытрем с нее пыль. Прежде чем Констанс вымела тряпки, некогда бывшие шторами в гостиной, я попросила ее отрезать для меня кусок шнура, с помощью которого мы их задергивали, и она дала мне отрезок с золотой кисточкой на конце. Я подумала, что будет неплохо закопать его для дяди Джулиана.