Мы здесь живем. Том 2

Попытки артиллериста войти в контакт со мною выдавали в нем агента ГБ.

Из него перло уголовно-розыскное нутро. Наглость и нетактичность — качества, могущие быть присущи и офицеру, как и любому человеку. Но я чутьем, интуицией увидел в нем агента или уголовного розыска, или ГБ.

Обычно офицеры, едущие в отпуск или в командировку, попадая в купе, берут постель и отдыхают. Моему же попутчику, наверное, не выдали рубля на оплату постели. Да и был ли у него билет именно в мое купе? Да и вообще был ли билет? До самой Москвы он ехал не раздеваясь и подремывал. В Кирове сменился постовой у окна в коридоре. Я уже был точно уверен — я в кольце, под зорким оком властей.

И гадал: что они предпримут, что сделают со мною — снимут в пути, не дав доехать до Москвы, или снимут в Москве? Может, пустят в Москву и проследят мои визиты?

Через несколько часов все выяснится.

Не раз я ловил себя на мысли: «А не зациклился ли я на преследовании своей особы со стороны власти? Не мания ли преследования охватила меня?» При подходе поезда к Ярославскому вокзалу в Москве я вышел в тамбур вагона. За мной никто не пошел. Оба агента остались в вагоне. У меня мелькнула мысль: «А не открыть ли дверь вагона да и выскочить на ходу в пригороде Москвы?» Оставить свою авоську с мылом и зубной пастой сторожам. И поезд шел медленно.

С другой стороны, сделав это, я рискую быть задержанным уже на законном основании. И хотелось проверить свою догадку о слежке.

Я вернулся в купе. Оба стукача стояли у окна в коридоре. Начинали выходить в коридор и пассажиры с вещами.

Вот и Ярославский вокзал. Замелькал под окном серый асфальт платформы. Медленно остановился поезд, потом чуть-чуть проплыл в обратном направлении и замер окончательно.

Чтобы удостовериться, есть ли слежка, я решил выйти последним — на опустевшей платформе легче заметить стукачей. Почему я должен бежать, прятаться, скрываться, приезжать тайком? Я «уже не преступник», я свободный человек. И нет у меня темных намерений.

Еще в Березниках я твердо и принципиально решил открыто приехать в Москву. И так и ехал.

Я не ждал, что меня друзья встретят на вокзале. Но знал, что они ждут сейчас моего звонка у своих телефонов. И так оно и было, как впоследствии они все говорили. Выхожу последним в коридор. Меня ждут «попутчики». При подходе к тамбуру вижу у дверей троих милиционеров и несколько штатских — они не вышли из вагона и не думают уходить с толпой. Они всматриваются в выходящих и кого-то ждут.

«Меня!» — мелькает мысль.

Один из моих попутчиков, идущий впереди меня, махнул рукой «встречающим», и те оживились, засуетились. Только моя нога коснулась асфальта перрона, меня схватили: по бокам два милиционера, а третий держал сзади за ворот. Штатские, как бы не вмешиваясь, кружили вокруг нас. Сначала мы все молча постояли в таком нелепом положении. Видно, выжидали, когда толпа пассажиров схлынет с перрона. Как только перрон опустел, меня повели, минуя вокзал, в отделение милиции. На этот раз я решил вести себя пассивно — посмотрим, что они сделают.

Меня доставили в кабинет, где уже ждали несколько человек в штатском. Двое или трое стояли у окна и стены, а один сидел за столом.

Я решил, что пусть они начинают разговор, а я буду выжидать.

Сидевший за столом велел выйти тем, кто меня доставил.

Когда те удалились, он обратился ко мне:

— Кто такой? Откуда и куда едешь?

Уже в самом тыканье и манерах чувствовались профессиональное хамство и наглость, свойственные работникам уголовного розыска и низшему звену ГБ.

— А вы что, не знаете, кого двое суток пасли и кого приказали к вам доставить с поезда?

— Здесь вопросы задаем мы.

— И тем не менее я не стесняюсь и спрашиваю вас, на каком основании меня схватили ваши держиморды?

Я знал, что передо мной сидит простой исполнитель чужой воли. Вполне возможно, что он и не гэбэшник, а работник уголовного розыска, которому поручили выполнить определенную грязную работу. И он ничего не решает, а разыгрывает все по ролям. И он «решит», как со мной поступить, независимо от своего отношения ко мне лично и независимо от моего поведения. Конец спектакля предрешен, и я это знал. Сознание этого и трезвая оценка ситуации освобождали меня от необходимости даже думать, как себя вести.

За мной не было свежих грехов, а если они что надумали — то опять же не в моих силах что-либо изменить.

Я и во времена, когда у меня были «действительные» грехи перед ГБ, не скрывал своего отношения к власти и ГБ и вел себя в контактах с ними более или менее независимо.

А сейчас я себя чувствовал совершенно свободным в морально-нравственном отношении.

А тип за столом не был полностью информирован обо мне и начал со своего обычного метода работы: наглости, грубости и демонстрации могущества.

Нарвавшись на мое решительное отрицание их превосходства, видя, что так даже обычного разговора не получится, он помягчел, стал вежлив и сдержан.

Он начал мне сбивчиво объяснять причину моего задержания, либо сочиняемую на ходу им самим, либо подсказанную главным дирижером.

— В вагоне, в котором вы находились, произошла кража.