Мышеловка

– Ладно. Ваша задача: походить по домам, покалякать и, будто бы вспоминая деда, перевести разговор на него. Узнать: кто радуется его смерти, а кто искренне опечален. Так мы сузим круг подозреваемых.

Тетушка смотрела на меня, округлив от удивления глаза.

– Ясно? – рявкнул я довольно решительно.

– Ой! – Она даже подскочила. – Все поняла, все. Сейчас же и пойду.

– Можно не торопиться, – сказал я более мягким тоном. – Главное, действуйте с предельной осторожностью. Хитро. Чтобы не выдать себя. Вы можете наткнуться на главного преступника, и он обо всем догадается. И тогда, вполне возможно, и вы и я окажемся на дне того же самого озера.

Мне не хотелось понапрасну запугивать старушку, но она должна была ясно представлять себе всю степень опасности. Было бы весьма печально, если бы в Полынье появилась еще одна жертва. Сам же я решил действовать следующим образом: вызвать огонь на себя, показать всем, что я подозреваю, что дед умер не своей смертью, и с этой целью я и приехал в Полынью – найти преступника. Это был единственный способ заставить его занервничать, как-то проявить себя, привлечь его внимание к моей персоне. Это был рискованный ход, но иного выбора у меня не было. И рано или поздно мы обязательно должны были бы сойтись лицом к лицу.

Сбегав домой и взяв соломенную сумку, я отправился в магазин за продуктами, посчитав, что в этом центре народного парламентаризма я засвечусь быстрее всего.

На перекресток я вышел одновременно с пятидесятилетним мужчиной, сухощавым, с короткой бородкой, в круглых очках и панамке. Некоторое время мы шли рядом, делая вид, что не замечаем друг друга. Он также держал в руке соломенную сумку – изделие местных умельцев. Наконец мужчина повернул голову в мою сторону, приподнял панамку и сказал:

– Разрешите представиться – доктор Мендлев. А вы, насколько я понимаю, племянник покойного Арсения Прохоровича?

«Ну вот, – подумал я. – На ловца и зверь бежит. Будем считать его номером первым».

– Нет. Я его внук. Вадим Евгеньевич Свиридов.

– Густав Иванович. Поселок наш маленький, и о вас уже прошел некоторый слух. Очень рад, что в Полынье появился еще один интеллигентный человек. А то, знаете ли, живем мы довольно дико… Ну-с, вы ведь тоже собрались в магазин?

– Вне всякого сомнения. Наши соломенные сумки выдают конечную цель.

– Да-с, это продукция одного здешнего мастера. Разрешите прежде всего принести вам свои глубокие соболезнования…

– Полноте, прошло столько времени. Скажите лучше, что это на нас надвигается столь устрашающим образом?

Из-за поворота вышла группа женщин, числом около пятнадцати, и, размахивая соломенными сумками, направилась в нашу сторону. Шедшие впереди несли транспарантик, на котором было написано: «Движение свободных матерей Полыньи – ДСМП». Сопровождал группу раскачивающийся словно на шарнирах милиционер с багрово-красным лицом и в сдвинутой на затылок фуражке.

– Ах, это! Это у нас такая женская организация. Не то феминистки, не то… – Доктор Мендлев не окончил фразу, мы посторонились, пропуская демонстрацию, причем милиционер (очевидно, это и был Петр Громыхайлов, нанятый местным нуворишем) чуть не отдавил мне ногу своим сапогом. – Бациллы демократии, – равнодушно добавил Густав Иванович.

– Все как у людей?

– Ну что вы! Цивилизация добралась и до наших Богом забытых мест.

– А милиция на что? Чтобы не произошло столкновения с «Движением свободных отцов Полыньи»?

– Нет. Очевидно, блюститель идет по своей надобности.

– Этой «надобности», мне кажется, ему уже хватит.

– Вы наблюдательны, Вадим Евгеньевич. Да-с, господин Громыхайлов страдает этой извечной русской болезнью.

– Ну отчего же она только «русская», Густав Иванович? Вы нам льстите.

– Так ведь пьют-с. И страшно. Уверяю вас как врач.

– Да и пусть пьют, коли жизнь такая.

– А какая, Вадим Евгеньевич?

– Да хреновая, мать ее за ногу, Густав Иванович, в кочерыжку.

Вот так, мило и светски беседуя, мы подошли к продуктовому магазинчику, который представлял собой одноэтажное, хотя и чрезвычайно длинное и широкое здание. Внутри помещение было разделено на несколько отсеков, где были и съестные припасы, и хозяйственные принадлежности, и кое-что из одежды, обуви, и даже некоторые ювелирные изделия. У прилавка глазели человек пять-шесть покупателей, а продавщица (она же и хозяйка магазина) сидела за кассой. На ее одутловатом, крутобровом лице глаза полнились какой-то невыплаканной тоской.

– Зинаида Алексеевна! – обратился к ней доктор Мендлев. Я заметил, что у него несколько необычная, осторожная манера общения с людьми, словно он каждого считал своим постоянным пациентом, который передвигается на своих двоих лишь по странному недоразумению. – Не привозили ли еще лекарства по моему списочку?

– Только обзидан и сомапакс, – механически ответила продавщица, заглянув в бумажку.

– Что ж! Давайте хоть это, – вздохнул доктор. – И пять банок шпрот.

Я побросал в сумку различные консервы, выбрал для Милены симпатичное янтарное колечко, расплатился и вышел из магазина вслед за доктором Мендлевым.