Мыши

Я ворочалась с боку на бок, но мерзкое лисье лицо не давало мне уснуть. После трех таких ночей я рассказала обо всем маме и спросила, можно ли мне спать с ней, пока это не пройдет. Она охотно согласилась, вновь успокоив меня своей улыбкой, которая говорила: все образуется. В ту ночь, в уютных объятиях мамы, укутанная ее теплом, я не увидела лица грабителя; за этим материнским щитом я чувствовала себя в полной безопасности.

Но мама не сказала мне, что сама страдает от бессонницы, и, хотя я довольно быстро уснула в ее постели, ее беспокойное ерзанье в попытках сомкнуть глаза вскоре разбудило меня. Через несколько дней я вернулась к себе, надеясь на то, что мне удалось разорвать этот круг, но бессонница вновь поджидала меня. И я опять оказалась ее пленницей.

В конце концов мы решили прибегнуть к снотворному. Раньше мама категорически возражала против таблеток, опасаясь, что они вызовут привыкание. Но маленькие сиреневые пилюли, которые она принесла от доктора Лайла, прекрасно подействовали на меня. Я принимала одну таблетку за полчаса до сна и тут же засыпала. Постепенно я сократила дозу до половины таблетки, потом до четверти, и через неделю я уже могла засыпать минут через десять после того, как голова касалась подушки, и безо всяких лекарств.

И вот тогда пришел черед ночных кошмаров.

Поначалу это были какие-то бессвязные обрывки. Я словно порхала из одной камеры ужасов в другую, подолгу нигде не задерживаясь. Просыпаясь, я почти ничего не помнила, лишь сохранялось общее впечатление, будто всю ночь меня преследовал какой-то невидимый кошмар (мне и не нужно было его видеть, я знала, что – или, скорее, кто – это был).

Отчетливо я могу воспроизвести лишь два сюжета. В одном из них я была в гостиной, играла на флейте, когда вдруг увидела в окне лицо Пола Ханнигана, с обезображенной нижней челюстью, отвисшей, как у самого страшного призрака. В другом сне мы с мамой вытаскивали из-под кухонного стола тело грабителя, но обнаруживали, что это вовсе не Пол Ханниган, которого мы убили, а мой отец.

Этот кошмарный сон мучил меня несколько дней, и не только потому, что образ отца, лежавшего лицом вниз в луже крови, был таким отчетливым. Дело было куда хуже. Я видела в этом своего рода обвинение. Не в том ли, в конце концов, заключался смысл убийства Пола Ханнигана? Я отказывалась в это верить – ведь я не могла убить даже свои чувства к отцу, так разве посмела бы я желать его смерти?

Постепенно из разрозненных обрывков сложился цельный связный сон, который стал мне сниться каждую ночь, как будто мозг наконец отфильтровал все пережитые мною ужасы и слепил из них добротный сценарий, уже не терпящий ни малейших отступлений.

Все начиналось с идиллии – мы с мамой играли в крокет в палисаднике в погожий летний день. Мне было лет восемь, на мне любимое платьице в бело-голубую полоску (мама рассказывала, что в то время я отказывалась надевать что-либо другое). Мама тоже была совсем другой. Она выглядела так, словно только что сошла со свадебной фотографии, которая когда-то стояла на каминной полке в семейном доме; в белом летящем свадебном платье, она была чудо как молода и свежа – в волосах ни намека на седину, вокруг глаз никаких «гусиных лапок».

Мама крокировала меня, и мой шар покатился по газону. Я побежала за ним, крича ей через плечо, что она слишком хорошо играет – лучше, чем когда-либо. Крокетный шар все скакал по траве и наконец приземлился в овальном розарии. Я остановилась. Улыбка слетела с моих губ. Я не хотела подходить ближе. Я знала, что там похоронено тело грабителя. Я обернулась к маме, в надежде на то, что она разрешит мне оставить шар там, где он есть, но она вдруг оказалась далеко-далеко, в дальнем конце сада, который теперь разросся до невиданных размеров. Я позвала ее, хотя и знала, что она меня не услышит. Я решила быстро схватить шар и тотчас броситься назад, к маме. Но когда я снова повернулась к розарию, то увидела, что рядом с крокетным шаром, касаясь его, из земли высовывается зеленая разложившаяся рука грабителя.

Я знала, что нужно чем-то прикрыть руку, иначе кто-нибудь ее увидит, сообщит в полицию, и тогда нам конец. В этой сцене я, уже реального возраста, была в халате и ночной сорочке. Я сняла с себя халат и набросила его на руку. Я понимала, что это временный выход из положения, пока я не посоветуюсь с мамой. Я опустилась на колени и потянулась за шаром, но, как только я дотронулась до него, другая рука грабителя, вдруг выползшая, как змея, из могилы, схватила меня за запястье.

Эта рука была невероятно сильной. Она тянула меня вниз, прямо в грязь, и вот уже мое лицо соприкоснулось с лицом Пола Ханнигана, и я уловила его тошнотворное трупное дыхание.

– Я пытался дозвониться тебе, – сказал он, – но ты не берешь трубку.