Мысли о мире во время воздушного налета

Пила визжит над головой всё громче и громче. Все лучи прожекторов встали торчком. Они указывают на точку прямо над моей крышей. В любой момент непосредственно на эту комнату может упасть бомба. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… проходят секунды. Бомба так и не упала. Но в эти секунды неизвестности у человека пропадают все мысли. Пропадают все чувства, кроме тупого ужаса. Всё мое существо словно бы прибито гвоздем к жесткой доске. Следовательно, чувство страха и ненависти – чувство бесплодное. Но стоит страху хоть немножко отхлынуть, как душа выглядывает из убежища и инстинктивно воскрешает себя, пытается заняться творчеством. В комнате темно, творить можно только в памяти. Душа тянется к воспоминаниям о других августах – в Байройте, где мы слушали Вагнера, в Риме, где мы гуляли по Кампанье, в Лондоне. Снова слышатся голоса друзей. Возвращаются обрывки стихов. И любая мысль, пусть даже в воспоминаниях, – это мысль позитивная и творческая, целительная, воскрешающая, и перед ней меркнет тупой ужас, сотканный из ненависти и страха. Значит, чтобы компенсировать молодому мужчине утраченные славу и оружие, мы должны открыть ему мир творчества. Мы должны сотворить счастье. Выпустить мужчину из его боевой машины, как из темницы. Вывести его из тюрьмы на вольный воздух. Вот только какой смысл освобождать молодого англичанина, пока молодой немец и молодой итальянец остаются рабами?

Лучи прожекторов мечутся по стенам комнаты. Уже нащупали самолет. В окне видно: мелкое серебристое насекомое крутится так и сяк на свету, пытается увернуться. Гремят – бам, бам, бам-м! – пушки. И умолкают. Вероятно, захватчика сбили за холмом. На днях тут у нас, в полях, благополучно приземлился один летчик. Людям, которые взяли его в плен, он сказал, сказал на неплохом английском: «Как я рад, что окончен бой!» Затем один англичанин угостил его сигаретой, а одна англичанка – чаем. По-видимому, это доказывает: если вы сможете выпустить человека из машины на волю, семя упадет не на самую каменистую почву. Есть вероятность, что семя прорастет.

Наконец все пушки умолкли. Все прожекторы погасли. Снова сгущается естественная темнота летней ночи. Снова слышатся невинные голоса природы. Стукается об землю упавшее яблоко. Ухает, перелетая на другое дерево, сова. И в памяти всплывают полузабытые слова одного старинного английского писателя: «В Америке уж встали охотники…»[31] Давайте пошлем эти обрывочные заметки охотникам, которые уже встали в Америке, – мужчинам и женщинам, чей сон пока не раздирают пулеметные очереди, – с надеждой, что они любезно и великодушно доведут эти идеи до ума, постараются сделать из них что-нибудь толковое. А мы, на затемненной половине планеты, пока немножко поспим.

Смерть мотылька

Мотыльков, вылетающих днем, неверно называть мотыльками; они не возбуждают то приятное ощущение – настроение темных осенних вечеров и цветения плюща, – которое непременно навевает нам обыкновеннейшая совка желтокрылая, дремлющая в тени шторы. Это создания-гибриды – не беззаботны, как бабочки, но и не мрачны, как их собратья-мотыльки. И всё же присутствовавший в моей комнате экземпляр с узкими крыльями цвета сена, отороченными кисточками того же цвета, выглядел вполне довольным жизнью. Утро было приятное, в середине сентября, мягкое, благожелательное, но его дыхание было суровее, чем в летние месяцы. Плуг уже размечал бороздами поле напротив моего окна, и там, где прошел лемех, земля была разглажена и влажно блестела. С полей и с холма позади них накатывалась волна такой бодрости, что было трудно не отрывать глаз от книги. Грачи тоже устраивали одно из своих ежегодных празднеств, взмывая и кружа у верхушек деревьев, пока не создалось впечатление, что высоко в воздух закинули огромную – тысячи и тысячи черных узелков – сеть; спустя несколько мгновений она стала медленно спускаться к деревьям, пока не создалось впечатление, что на конце каждой ветки чернеет по узелку. А потом, внезапно, сеть снова подбрасывали в воздух, и ее окружность на сей раз увеличивалась, с неимоверным гвалтом и гамом, словно быть подброшенным в воздух, а потом неторопливо спуститься и расположиться на верхушках деревьев, – это неимоверно увлекательно.