Мысли о войне

Будущность Австро-Венгрии уже задолго до войны интересовала политическую литературу наших противников. Вопрос о том, нужно ли способствовать развалу державы Габсбургов или следует стремиться к ее сохранению, обсуждался совершенно открыто. Уверенность, что день кончины императора Франца-Иосифа будет роковым для всей монархии, была распространена не только среди наших врагов. В Германии тоже много было толков о предстоящих в: таком случае событиях, и печать – в особенности из пангерманского лагеря, – ничуть не заботясь о впечатлениях за границей, заранее предъявила широкие претензии на наследство. Во Франции до заключения entente cordiale (сердечного согласия) раздавались голоса о желательности отделения Австро-Венгрии от тройственного союза и присоединения ее к союзу франко-русскому. В этих целях в Вене не без успеха использовали против германского союзника эти неосторожные пангерманские выходки, спекулируя одновременно на чувствах некоторых кругов, которые не могли забыть Кенигсгреца. Если бы посчастливилось развалить тройственный союз, то на пути пресловутого германского стремления на восток воздвигнуты были бы непреодолимые преграды. Однако позднее, когда австрийское и балканское славянство стало все больше и больше вызывать к себе интерес западной публицистики, перевес вновь получили автономистские идеи. С заключением тройственного согласия воззрения вполне установились. Общим паролем стало: поддержка во что бы то ни стало славянских составных частей Дунайской монархии, Чехи ведь почти открыто стремились к отделению от австрийского государственного объединения, и брожение среди южных славян шло не прекращаясь[7]. Всякое же поощрение этих центробежных тенденций не только разлагало конгломерат австро-венгерского союза, но подкапывалось под общую позицию центральных держав. Естественным и необходимым дополнением являлось одновременное поощрение заинтересованных в распадении Дунайской монархии славянских государств Балканского полуострова. Мало дальновидная хозяйственная политика Австро-Венгрии по отношению к Сербии представляла для проявлявшего неустанную деятельность русского посла в Белграде г. Гартвига благоприятную почву, чтобы с возрастающим успехом раздувать антагонизм к габсбургскому соседу, а Черногория, как ни мала она сама по себе, обратилась в щедро субсидируемое филиальное отделение столицы панславизма на реке Москве. Само собой разумеется, что и этот процесс развития совершался не совсем прямолинейно. Ведь не так давно Англия после устранения, путем убийства, династии Обреновичей, на долгое время отказалась от дипломатического представительства в Белграде. Однако английские и французские политики все чаще и чаще стали привозить с собой из своих экскурсий по славянским областям Дунайской монархии столь приятные для них впечатления, прилежно подхватываемые прессой, что население этих славянских стран с нетерпением ожидает неминуемого, будто бы, после смерти престарелого императора распада Габсбургской монархии. В самых же славянских областях не ограничивались простым изучением грядущих возможностей, но путем прессы, брошюрной литературы, союзов и собраний совершенно определенно стали подготовлять умы к политическим выступлениям[8]. Притом следует иметь в виду, что положение славян в австрийской монархии ни в каком случае не было совершенно беспросветным. В кругу, близком к наследнику австрийского престола, как известно, носились с планом перестройки всего государственного организма, что дало бы славянским элементам возможность более свободного развития. Планы эти строились, однако, на предпосылке, что монархия найдет в себе достаточно твердости и силы вернуть славянские части своего населения к идее австрийской государственности. Но как раз этому-то и стремился всячески воспрепятствовать и панславизм и им поддерживаемая великосербская пропаганда. Наследник престола стоял у многих поперек дороги. Его руку считали достаточно твердой, чтобы вновь взнуздать стремящиеся к распаду элементы. К тому же резко высказывалась основная противоположность между славянством и германством. Конечно, общность хозяйственных интересов при соответствующем заботливом отношении к ним могла бы, может быть, с течением времени постепенно одолеть грубый расовый антагонизм, уходящий своими корнями в далекое прошлое. Но национализм австрийских и соседних с ними балканских славян одержал верх и принял анти-немецкое направление, потому что Россия использовала его для своей великодержавной политики захватов, стремящейся к обессилению Дунайской монархии, а Франция и Англия поощряли его, как могучее средство к укрощению Германии путем истощения ее союзника.