Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение

Искусство, вместе с речью, есть одно из орудий общения, а потому и прогресса, т. е. движения вперед человечества к совершенству. <…>. И как происходит эволюция знаний, т. е. более истинные нужные знания вытесняют и заменяют знания ошибочные и ненужные, так точно происходит эволюция чувств посредством искусства, вытесняя чувства низшие, менее добрые и менее нужные для блага людей более добрыми, более нужными для этого блага (30: 151).

Одно из возможных объяснений переосмысления Толстым взаимоотношений между дискурсивным мышлением и эмоцией служит шопенгауэровская теория мотивов и воления: этический характер выражается в его каузальном взаимодействии с эмоциями («проявлениями воления») и мотивами (когнитивными представлениями о мире). Если наука составляет дискурсивную совокупность когнитивных представлений о мире, из этого следует, что она оказывает влияние на каузальное взаимодействие между передаваемыми чувствами и характером реципиента произведения искусства. И поэтому Толстому для эстетического воспитания человечества требуются не только нравственно «хорошие» произведения искусства, но и «правильная» наука.

8. Однако, если современная Толстому наука находится «на ложном пути», то «искусство нашего времени, для того чтобы быть искусством, должно само, помимо науки, прокладывать себе путь» (30:193) – это отзвук образа из номиналистического откровения Левина в «Анне Карениной»[184]. Проводя аналогию с ролью церковного искусства, Толстой рассуждает: «Если искусством могли быть переданы обычаи так-то обращаться с религиозными предметами… то тем же искусством могут быть вызваны и другие, ближе соответствующие религиозному сознанию нашего времени обычаи» (30: 194). Таким образом, теперь Толстой выступает за создание посредством искусства новых обычаев, практик, привычек – новых значимых контекстов, в которых слова и действия приобретают нормативное содержание и значение, как мы видели в главе 1. Теперь задача искусства не только в том, чтобы заражать определенным чувством, которое рискует подвергнуться ницшеанской угрозе, а в том, чтобы «не рассуждением, но самою жизнью» обучать реципиентов новым практикам и обычаям:

Вызывая в людях, при воображаемых условиях, чувства братства и любви, религиозное искусство приучит людей в действительности, при тех же условиях, испытывать те же чувства, проложит в душах людей те рельсы, по которым естественно пойдут поступки жизни людей, воспитанных искусством (30: 195) (курсив мой. – Г. П.).

В одном сжатом предложении, на грани противоречия самому себе, он вновь провозглашает тот самый образ – и те значения, которые этот образ для него имеет, – которые, согласно моему прочтению, он так старательно пытался вывести за пределы своего понимания этики и эстетики[185]. Вопреки капризам каузальности искусство проложит нормативные «рельсы», по которым отныне «естественно» покатится поведение людей. Искусство проложит рельсы коллективного понимания, катясь по которым коллективное сознание обретет сходство с «естественной» общностью. Только так в конечном счете может быть гарантировано заражение.