Мыслить как Толстой и Витгенштейн. Искусство, эмоции и выражение

«Что такое искусство?» не заканчивается главой 19, этим страстным манифестом, возвещающим о приходе истинного и нравственно доброго искусства будущего – у трактата имеется заключительная глава, носящая название «Заключение» (это единственная озаглавленная часть произведения). Она открывается признанием Толстого, что он работал над трактатом пятнадцать лет, то в отчаянии откладывая его в сторону, то снова к нему возвращаясь.

Подразумевается, что, лишь написав эту последнюю главу, Толстой сумел завершить трактат «удовлетворительно для себя»; но если это так, он удовлетворился лишь тогда, когда поместил всю аргументацию предыдущих 19 глав в более широкие рамки: в этой последней главе Толстой расширяет свою просвещенческую историю прогрессивного религиозного сознания и искусства с тем, чтобы включить в нее роль, которую играет в современном мире наука, «в тесной зависимости от которой всегда находится искусство» (30: 186). Если перед этим Толстой в трактате утверждал, что нравственно доброе искусство зависит от содержания самого передового религиозного сознания своего времени и распространяет его, то теперь он включает сюда и науку как промежуточное звено:

Наука истинная изучает и вводит в сознание людей те истины, знания, которые людьми известного времени и общества считаются самыми важными. Искусство же переводит эти истины из области знания в область чувства.

<…>

Определяет же для людей степень важности как чувств, передаваемых искусством, так и знаний, передаваемых наукой, религиозное сознание известного времени и общества, т. е. общее понимание людьми этого времени и общества назначения их жизни (30: 186).

Теперь модель, предлагаемая Толстым, выглядит примерно следующим образом. Религиозное сознание, то есть представление о цели или смысле жизни, основополагающих ценностях («добре») и т. д., по-прежнему задает критерий значимости, но теперь уже двум видам «духовной человеческой деятельности» (30: 186)[183] – науке и искусству. Поэтому Толстой оценивает науку, как и искусство в предыдущих главах, согласно критерию следования религиозному сознанию эпохи. Неудивительно, что науке своего времени Толстой симпатизирует так же мало, как и искусству. Он делит современную науку на два «отдела». Первый – то, что мы назвали бы общественными науками (история, политическая экономия, теология, богословие), – «занимается преимущественно тем, чтобы доказывать то, что существующий строй жизни есть тот самый, который должен быть» (30: 186), и, следовательно, не может способствовать нравственному совершенствованию общества. Второй отдел – наука, которую он называет «опытной», а сегодня назвали бы чистой наукой, – отвергается, потому что те, кто ею занимаются, «придумали, совершенно подобно теории искусства для искусства, теорию науки для науки» (30: 186). Поэтому, если руководствоваться критерием религиозного сознания, оба эти отдела науки ложны или фальшивы, так как, подобно ложному искусству, не работают на благо людей. «Истинная наука» должна быть «стройным органическим целым, имеющим определенное, понятное всем людям и разумное назначение, а именно: вводить в сознание людей те истины, которые вытекают из религиозного сознания нашего времени» (30: 192–193). Толстой, насколько я понимаю, утверждает, что истинная наука – это своего рода прикладная общественная наука, которая посредством логической мысли будет нести те знания об обществе и природном мире, которые необходимы для реализации ценностей религиозного сознания и всеобщего братства.

Согласно толстовской модели, сами чувства, которые передает искусство, зависят от данных современной науки, и поэтому если наука ложна или фальшива, то и чувства тоже будут ложными. Первая область наук – общественные науки, узаконивающие ретроградный «существующий порядок», – «вызывает чувства отсталые, пережитые человечеством и для нашего времени дурные и исключительные», другая же область – чистая наука – «занимаясь изучением предметов, не имеющих отношения к жизни человеческой по самому существу своему, не может служить основой искусству» (30: 193). Выявляя в главе 20 отношения зависимости между искусством и наукой, Толстой существенно отступает от предыдущих глав трактата, в которых дискурсивное мышление (знание и речь) явно отделялось от чувств и искусства: