Мыслитель Миров и другие рассказы

Я понимаю, что мне нужно уехать. Но как я могу позволить кому-нибудь или чему-нибудь выгнать меня из дома? Должно быть, кто-то надо мной издевается… Но это не шутка… Как им платить, какой монетой? Какова стоимость следа на снегу? Или шести литров колдовского молока, на которое коты даже смотреть не хотят? Сегодня тридцатое ноября.

Завтра первое декабря.

В десять часов утра мимо проезжает почтальон. Выбегаю и умоляю его помочь завести мою машину. Это заняло всего лишь минуту – мотор сразу завелся.

Приезжаю в Санбери и звоню по междугородной линии Ховарду Мэнсфилду – молодому инженеру, с которым я познакомилась прежде, чем вышла замуж. Поспешно рассказываю ему обо всем, что со мной происходит. Он заинтересован, но смотрит на вещи с практической точки зрения. Говорит, что приедет послезавтра и проверит, в чем дело. Думаю, что он больше заинтересован в том, чтобы просто навестить меня. Не возражаю – Ховард сумеет себя вести, если я его об этом попрошу. Хотела бы, чтобы рядом со мной кто-нибудь был, когда в следующий раз доставят молоко… То есть послезавтра утром.

Безоблачный холодный день. Подзарядила аккумулятор в машине, закупила продукты, приехала домой. Дрова в печи догорели; снова разожгла печь, вдобавок развела огонь в камине.

Поджарила две бараньи отбивные, приготовила салат. Покормила Хомера и Мозеса, поужинала сама.

Стало очень тихо. Снаружи потрескивает мороз; примерно в десять вечера начался сильный ветер. Я устала, но нервничаю настолько, что не могу спать. Наступают последние часы тридцатого ноября, срок истекает…

Тихие шаги на веранде, кто-то стучится. Ручка двери повернулась, но дверь закрыта на засов. Почему-то смотрю на часы. Пол двенадцатого. Первое декабря еще не наступило. Приехал Ховард?

Медленно подхожу к двери. Хотела бы я, чтобы у меня был пистолет!

«Кто там?» Мой собственный голос кажется мне странным.

«Это я!»

Сразу узнала голос за дверью: «Уходи».

«Открывай! Или я сломаю дверь».

«Уходи». Внезапно меня охватывает страх. Холодная темная ночь. Я одна, далеко от всех. Как он смог меня найти? Кто проболтался? Госпожа Липском? Ховард?

«Я все равно зайду, Изабель. Открывай – или я проломлю дыру в стене!»

«Я тебя застрелю…»

Он смеется: «Не застрелишь ты меня… Я – твой муж».

Дверь трещит – Пул навалился плечом. Шурупы вылезают из трухлявого дерева, засов отскакивает, дверь распахнулась.

Пул с усмешкой задерживается в дверном проеме. У него черные, как смоль, волосы, острый тонкий нос, бледная кожа. Его щеки покраснели от мороза. Он выглядит, как избалованный молодой римский сенатор – и я знаю, что он способен на любое извращение, на любую жестокость.

«Привет, голубушка! Пришел тебя забрать».

Я знаю, что мне предстоит долгая, тяжелая сцена. Просить его уйти, приказывать ему убраться – бесполезная трата времени.

«Закрой дверь». Возвращаюсь к камину. Не покажу, что боюсь – не доставлю ему такого удовольствия.

Пул медленно заходит в комнату. Хомер и Мозес прижались к постели – надеются, что он их не заметит.

«Ты неплохо спряталась».

«Я не прячусь», – говорю я и при этом думаю: наверное, все-таки, за проделками молочной фермы «Кленовая долина» стоит Пул. Не иначе.

«Явился предъявить мне счет за молоко, Пул?» – тихо спрашиваю я, как будто давно разгадала его трюки.

Пул смотрит на меня с полуулыбкой. Вижу, что он в замешательстве. Но притворяется, что понял: «А как ты думала? Я еще не снял с тебя сливки».

Сижу и смотрю на него, стараясь всем своим видом выразить презрение. Пул хочет, чтобы я его боялась. Он знает, что я его не люблю. Страх и любовь – для него одно и то же, его вполне устраивает и то, и другое. Но безразличие для него невыносимо.

Уголки его губ опускаются. Выглядит это так, словно он чем-то опечален или о чем-то тоскует, но я знаю, что он начинает злиться.

Не хочу, чтобы он злился. Говорю: «Мне скоро пора спать, Пул».

Он кивает: «Удачная мысль!»

Я молчу.

Он подхватывает стул, усаживается на нем задом наперед, положив локти на спинку. У него на лице пляшут отражения языков пламени.

«Тебя почему-то все это не волнует, Изабель».

«У меня нет никаких причин волноваться».

«Ты – моя жена».

«Нет».

Пул вскакивает, сжимает мои запястья, смотрит сверху мне в глаза. Он играет со мной в кошки-мышки. Мы оба знаем, чего он хочет – и мало-помалу он продвигается к своей цели.

«Пул! – холодно говорю я. – Меня от тебя тошнит».

Он дает мне пощечину. Не слишком сильно. Но достаточно ощутимо, чтобы показать, кто здесь хозяин. Неподвижно смотрю на него; я намерена сдерживаться до конца. Пусть он меня убьет – я не покажу, что боюсь, не покажу ничего, кроме презрения.

Пул читает мои мысли и принимает их за вызов. Уголки его губ мягко опускаются. Он отпускает мои руки, садится, ухмыляется. Что бы он ни чувствовал, когда пришел ко мне, теперь он меня ненавидит. Потому что я вижу насквозь его позерство, потому что мне нет дела до его привлекательности, до черноты его волос, до белизны его кожи, до его румянца.

«Насколько я понимаю, – говорит Пул, – ты здесь развлекаешься с двумя или тремя другими мужчинами».