Мысы Ледовитого напоминают

После пыток и «суда» Овцын был разжалован в матросы, проследовал из Тобольска в Охотск в кандалах — путь длиною в год, и без кандалов мучительный. Зато там Беринг демонстративно взял его своим адъютантом (т. е. на офицерскую должность). Овцын не только не уклонялся от матросских обязанностей, но и стал одним из лучших матросов. Даже Ваксель, сильно не любивший Овцына за своеволие, признал, тем не менее вот что: когда корабль Беринга подошел в бурю к острову (будущему о. Беринга), он едва не погиб, поскольку

«на верх ходили с нуждою 3 человека, из которых был один собственный человек капитана камандора» [Ваксель, 1940, с. 145], то есть Овцын.

Поясню: вся команда изнемогает от цынги, буря крепчает, те, кто способен тянуть брас, кое-как поворачивают реи по ветру, но кто-то должен убрать паруса. И вот трое, еле двигая цынгот-ными руками и ногами, ползут по вантам на салинги грот- и (затем) фок-мачты, причем, заметьте, на салингах небольшого судна (пакетбота) нет марсовых площадок с оградой. Салинг уходит из-под ватных ног, а надо и с него сойти непослушной ногой на шатучие перты (горизонтальный трос под реем) и идти по ним туда, где качка неимоверна. Шкоты рвутся из ватных рук, того гляди грохнешся о палубу или в волны улетишь, а надо, перегнувшись телом через рей, тянуть и тянуть шкот. И всё же те трое сумели собрать каждый парус (и грот, и, затем, фок) под свой рей, чем спасли всё и всех.

14. Вот где был конец — и надеждам, и всей экспедиции

В сущности, идея СВ-прохода должна была отпасть давно, ещё в начале 1738 года, когда Малыгин привез в Петербург свой отчет, из которого было ясно, что даже с Двины на Ямал нельзя попасть без зимовки. Еще до него безнадежность идеи была видна из отчетов Овцына, который прошел из Оби в Енисей лишь на четвертый год, в навигацию 1737 года. (До этого он три года не мог даже выйти в открытое море.) И совсем безрадостны оказались попытки Ласениуса (1735) и Дм. Лаптева (1736–1741) пройти из Лены в Чукотское море. Все вместе тогдашние данные убеждали, что торговое мореплавание в Арктике невозможно.

А ВСЭ продолжалась. Что же побуждало Головина вновь и вновь требовать от моряков вершить подвиги? Что побуждало вельмож поддерживать его на самом верху власти и платить? Страна, напомню, изнывала от войны на два фронта и от голода. Дело не только в череде неурожаев, а ещё и в том, что пахотных лошадей, вопреки запрету, в массе забирали: в самой России и Западной Сибири на войну, а в Восточной — в экспедицию. Какая надежда ещё теплилась?

Ответа нет, но, зная историю освоения Арктики, можно сделать простое допущение: начальники, как и образованное общество в целом, были в плену той древней натурфилософской идеи, по которой у полюса должно быть тепло (см. Очерк 1). Плавания к полюсу давно прекратились, но разговоры — отнюдь.

Однако вот Челюскин прошел к полюсу дальше всех в том веке и увидал, что там море вообще не тает. Он записал 6 мая 1742 года:

«здесь яды глаткие, и как видно, что не ломает никогда».

А 9 мая, у самого северного мыса, он добавил:

«только от берегу в 6 верстах виден перелом, шириною 1/4 версты; и от онаго залому торосов есть, а за ним паки лед гладкой и кажется не ломает».

То есть: приливная волна может сломать лед (сделать перелом), но сплошного канала нет. Харитон Лаптев и сам это давно отмечал, притом на более южных берегах Таймыра, отчего, думаю, и послал Челюскина столь ранней весной: на открытую воду он не рассчитывал, и ждать лета на цынготной зимовке не было смысла. Он даже оценил зону многолетних льдов[124] — примерно от мыса Стерлегова на западном берегу Таймыра до островов св. Фаддея на восточном. Это подтвердил отчет Челюскина, а это ставило крест на всей затее.

Через полгода, получив отчеты, Головин, надо полагать, тоже понял, что ничего от ДКО ждать не приходится. И вот Головин, полный адмирал, предложил лейтенанту X. Лаптеву самому оценить обстановку на месте и самому принять решение. Подробнее см. [Свердлов, Чуков, с. 51].

Ход был малопочтенный, но единственно возможный: никто в Петербурге не решался признать провал сам, и решение было поручено далёкому безответному лейтенанту. Зная тогдашние нравы, подозреваю, что инструкция (прекратить исследования) была ему дана, но устно, через курьера. И Харитон, уже закончивший свою опись, летом 1742 года приказал прекратить работы Обь-Енисейского отряда, хотя тот успешно продолжал исследования. С отрядом Дмитрия Лаптева связи не было, и он вел опись по рекам Чукотки до глубокой осени.