МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

Оставив себе самую малость на жизнь, Ровшан и Джумшут к обеду того же дня оказались в обществе себе подобных проходимцев, что ошиваются возле многочисленных строительных рынков, и завязали деловые знакомства с земляками. В этой среде также есть старшие, кто-то вроде подрядчиков, от которых зависит распределение работ между всей этой пестрой шатией-братией. К подрядчикам обращаются строительные фирмы, чьи презентабельные рекламные проспекты разложены в местах общего пользования вроде косметических салонов или ресторанов. Подрядчики направляют ровшанов и джумшутов на работу, строительная фирма продолжает печатать свои проспекты и стричь купоны. Вот такая, очень вкратце, схема. В тот день к подрядчику по имени Резван обратились некие личности с просьбой подыскать им двух толковых рабочих для ремонта некоего офиса, и Резван резво подогнал Ровшана и Джумшута этим личностям из строительной фирмы. Офис оказался и не офисом даже, а большой мастерской известнейшего фотографа Ромео Ола. Это был его псевдоним, а как звали того парня на самом деле, никого не интересовало. Он был циником, романтиком, художником, фотографом и, само собой, гомосексуалистом. Походка у него была вертлявой, в том смысле, что Ромео изрядно вилял своими худенькими бедрами, на которых чудом держались его брючки. Телом он был строен до худобы, головой обилен, и еще большую обильность добавляла голове его творческая всклокоченность густейшей шевелюры. Его облик дополняли всякие фигульки-фенечки, наверченные на запястьях и на шее, в ушах звездились бриллианты, а нос седлали очки в вычурной оправе. У Ромео было множество очков, и все они были вычурные. И сам он был вычурный, словно его пенис, который всякий раз вздыбливался при виде такого же, как и сам фотограф, содомита. Мне не жалко поливать гомосексуалистов говном, ведь они не люди, и общение их происходит на уровне зверей, но никак не людей. Некоторые ошибочно считают гомосексуалистов «безобидными», но они сплетники и интриганы хуже любой бабы и способны на особенные, воистину при рождении своем сквозь задницу прошедшие подлости. Есть, впрочем, люди (я знаю двоих-троих), что ведут себя так, словно они гомосексуалисты. Вот их-то как раз и называют пидорами.

Ромео Ола знал всех, и все знали его. В день в своей мастерской он проводил по нескольку фотосессий разных знаменитостей, которые не считали для себя зазорным лично приехать к маэстро (Ромео обожал, когда его называли «маэстро», и в ответ неизменно произносил «мяу»). «Мяу», – отвечал маэстро и делал томные глазки (вот же блядь какая).

В мастерской было несколько павильонов, и время от времени каждый из них нуждался в реконструкции. Для этой цели и были наняты Ровшан и Джумшут. Они принялись разбирать какие-то бутафорские шкафы и кресла, имитирующие обстановку восемнадцатого века, перемонтировать стальные фермы для освещения, менять напольное покрытие, словом, заниматься всей той деятельностью, которая никого не интересует так, как ее окончательный результат. Приступили они в тот же день и работали до позднего вечера, а когда стемнело и на часах уснула кукушка, то воздали они хвалу Всевышнему и повечеряли тем, что тот им послал: лапшой быстрого приготовления, консервированной фасолью и чаем. После ужина Ровшан и Джумшут собирались было лечь спать на два импровизированных ложа, переделанных ими в нары из бутафорских столов, но тут вся правая половина мастерской осветилась, послышались жеманные голоса, и оказалось, что господин Ола вместе со своими друзьями и розовым шампанским приехал в собственную мастерскую отпраздновать успех своих работ, посланных им на биеннале современного искусства в Лондон. Все павильоны мастерской были разделены не стенами, но сплошными тяжелыми драпировками от пола до потолка. При такой никудышной изоляции любой звук, даже и самый незначительный, разносился по всему помещению бухенвальдским набатом. Что уж говорить о жужжании этой шумной творческой компании, состоящей сплошь из голосистых мужеложцев от двадцати и до шестидесяти трех лет? Ровшан и Джумшут, как ни старались, но заснуть после тяжелого трудового дня так и не могли. Тогда они, любопытствуя, пошли осторожно, через щелку подсмотреть, что происходит и как именно развлекаются господа.

А господа меж тем расселись на диванах, диванчиках и диванищах, так как тот павильон был обставлен в стиле Хармса—Чуковского, и любой квант в нем имел по нескольку увеличенных копий. Помните: «таракан, таракан, таракашечка», какая-то там «козявочка, букашечка»? Или вот это помните:

…Иван Иваныч Самовар
был пузатый самовар,
трехведерный самовар…