Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Но и те предметы, которые необходимо было штудировать, очень скоро наскучили, и Николай брался за них лишь по обязанности лучшего ученика. Изучение словесности ограничивалось риторикой, наукой красноречия – бесчисленными упражнениями по составлению логических предложений. Заучивались способы распространения предложений, использования простых и сложных периодов, тропов (метафоры, аллегории, катахезиса, метанимии, антаномазии, синекдохи, иронии, металепсиса, гиперболы, анифразиса, сарказма), различных словесных «фигур» (умолчания, бессоюзия, многосоюзия, единозначения, усугубления, единоначатия, единоокончания, выпущения, возвращения, превращения, отличения, подобопадения, подобоокончания, предупреждения, ответствования, уступления, сообщения, поправления, прохождения, обращения, восклицания, вопрошения, удержания, наращения, сомнения, заимословия), составления хрий (стилистических задачек по правилам риторики; при этом различались хрии порядочные, состоящие из предложения, причины, противного, подобия, примера, свидетельства и заключения, и хрии превратные, расположенные либо «чрез предыдущее и последующее», либо «чрезположение и приложение»).[188] Конечно, само по себе подобное изучение риторики не было бесполезным, но преподаватели зачастую сводили уяснение правил к тягостной зубрёжке и формальному их применению в письменной или устной речи. Из сохранившихся семинарских сочинений Чернышевского по риторике укажем на «Отчёты из „Христианского чтения”» с отзывами учителя: «Периоды правильны и хороши», «Весьма хорошо. Очень благодарен за прилежание. 27 июля 1843».[189] Однако в 1844 г. появляются и другие преподавательские рецензии: «Не мешало бы каждую посылку распространить чрез остальные части хрии. От чего в сочинении было бы более разнообразия и менее сухости», «Сочинение очень дельное. Но приноравливания к слушателям не сделано. Во всём изложении заметна холодность, которая не шевелит души». Этот последний отзыв сделан на «Слово» из текста «Вси хотящии благочестно жити о Христе Иисусе гоними будут».[190]

Критические замечания преподавателей свидетельствуют, что ученик не относился к правилам хрий с должным вниманием и недостаточно вкладывал «души» в изложения на сугубо церковные темы. Не случайно это были сочинения 1844 г., когда в феврале их автор писал петербургскому родственнику о «скуке» в семинарии. Однообразное затверживание правил уже явно тяготило, вызывая безучастное отношение к строгому выполнению предписываемых схоластической риторикой правил.

Учителем словесности в классе Чернышевского был профессор Г. С. Воскресенский (1805 – после 1880). Выпускник Московской духовной академии со степенью магистра, определён в Саратовскую семинарию в августе 1832 г. и подал в отставку в сентябре 1845 из-за «расслабления в груди от напряжения при устном преподавании уроков в классе постоянно многолюдном», как писал он в прошении.[191] Современник вспоминал, что это был человек, «жестокий до зверства», но знающий преподаватель. Между собою семинаристы звали его «Зодка», что означало «молодец». Один из учеников, Дмитревский, сочинил стихотворение, ставшее популярным:

Зод зодчайший,
Шельма величайший!
Волга-матушка глубока,
От тебя ведь недалеко:
Нам небольшого стоит труда
Оттащить тебя туда.

Узнав об авторе, Воскресенский, однако, не обиделся и даже обласкал ученика – за способность к стихосложению.[192]

На профессора словесности возлагалась также обязанность читать на уроках Священного Писания из Библии, и обыкновенно Воскресенский читал её без всяких объяснений. На вопросы учителя пространные ответы мог давать, по словам очевидцев, только Чернышевский, изумлявший всех начитанностью в книгах духовного содержания. «Заговорит, бывало, о чём-нибудь Гавриил Степанович, – вспоминал соученик Чернышевского Александр Розанов, – и спросит: не читал ли кто-нибудь об этом? – все молчат, или ответят, что не читали. „Ну а вы, Чернышевский, читали?” – спросит он. В то время как Воскресенский говорил и спрашивал, Чернышевский, по обыкновению, писал что-нибудь. Во время класса, при наставниках, он всегда делал выписки из лексиконов, это было его обыкновенное и непременное занятие. Пишет Чернышевский, учитель спросит его и не повторяет вопроса; тот встаёт и начинает: „германский писатель NN говорит об этом… французский… английский…” Слушаешь, бывало, и не можешь понять: откуда человек набрал столько сведений! И так всегда: коль скоро о чём-нибудь не знает никто, то и берутся за Чернышевского, а тот знает уже непременно».[193]