Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Гимном науке можно было бы назвать письмо Чернышевского к А. Н. Пыпину от 30 августа 1846 г. Здесь приведён отрывок из поэмы А. Майкова «Две судьбы», в котором его привлекла «жаркая, пламенная любовь к отечеству и науке». Развивая задушевные мысли о «любви к науке для науки, а не для аттестата», Чернышевский, вслед за поэтом, тревожится по поводу отсталости России от Запада. Его беспокоит положение, при котором наука для отечества – «кафтан чужой, печальное безличье обезьянства». Более половины членов Академии и профессоров университета, пишет Чернышевский, – иностранцы. Спасителями Европы стали русские, преградив путь монголам и разгромив наполеоновские полчища, «спасителями, примирителями должны мы явиться и в мире науки и веры. Нет, поклянёмся, или к чему клятва? Разве Богу нужны слова, а не воля? Решимся твёрдо, всею силою души содействовать тому, чтобы прекратилась эта эпоха, в которую наука была чуждою жизни духовной нашей, чтобы она перестала быть чужим кафтаном, печальным безличьем обезьянства для нас. Пусть и Россия внесёт то, что должна внести в жизнь духовную мира, как внесла и вносит в жизнь политическую, выступит мощно, самобытно и спасительно для человечества и на другом великом поприще жизни – науке, как сделала она это уже в одном – жизни государственной и политической. И да свершится чрез нас хоть частию это великое событие! И тогда не даром проживём мы на свете; можем спокойно взглянуть на земную жизнь свою и спокойно перейти в жизнь за гробом. Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества – что может быть выше и вожделеннее этого? Попросим у Бога, чтобы он судил нам этот жребий» (XIV, 48).

Слова о загробной жизни, о спасителях и примирителях, прямые обращения к Богу, стиль письма – всё придаёт словам Чернышевского совершенно определённый религиозный оттенок. Молодой Чернышевский исходит из мысли о единстве «науки и веры». Под знаком этого единства, о котором трактовало официальное учёное богословие, возникает цепь излюбленных суждений о собственном высоком назначении.

Насколько серьёзное значение придавал Чернышевский-студент религиозному воспитанию, показывает его письмо к отцу от 13 сентября 1846 г. по поводу лекций протоиерея А. И. Райковского. По мнению Чернышевского, этот законоучитель «со своими лекциями, чтобы поскромнее выразиться, странен», потому что «по-видимому, не понимает, что христианству и православию теперь должно бороться не с греческим и римским язычеством, не с Юпитером и братиею его, а с деизмом, не с папизмом, который давно уже пал, а с гегелианизмом и неологизмом – ведь большая часть его слушателей слишком нетверда в христианстве от этого же превратного воспитания». «Жалко и страшно, – продолжал автор письма, – когда подумаешь, что эти сотни молодых людей, не слыша ни дельного слова в защиту религии своей, не имея силы и охоты сами изучить источники, должны остаться при своих прежних мыслях, при своей формальной вере и сердечном неверии или, лучше сказать, скептицизме на всю жизнь!» (XIV, 51, 52). Чернышевский всерьёз озабочен соблюдением основных религиозно-православных доктрин, отстаиванием их в борьбе с разного рода нововведениями («неологизмом»), которые приводят к деизму и рождают «сердечное неверие», «скептицизм». В университетской среде однокурсников Чернышевский уже столкнулся с некоторыми проявлениями религиозного скептицизма, и его глубоко религиозное чувство не мирится с формализмом в деле преподавания богословия.

Характерно упоминание о «гегелианизме», подрывающем христианство и потому требующем отпора. Усваивая объективно-идеалистическую философию немецкого мыслителя, Чернышевский в ту пору не принимал идеи об абсолютном духе, отрицающей Бога как миросоздателя. По свидетельству А. Г. Клиентовой, по пути в университет он «много говорил о Гегеле»[363] – вероятно, именно в этом плане, вполне в духе трактатов Ф. Голубинского.