На 100 лет вперед. Искусство долгосрочного мышления, или Как человечество разучилось думать о будущем

Открытие того, что сейчас мы называем глубоким временем, способствовало взлету популярности геологии и археологии среди викторианцев. Эта тенденция даже затронула ряд величайших мыслителей того времени, включая писателя Герберта Уэллса. «Внезапно мы стали обладателями новой истории мира!» – воскликнул он. Рассуждая на эту тему, Уэллс задался вопросом: если теперь мы можем заглянуть так далеко в прошлое, почему бы нам не попытаться сделать то же самое в другом направлении? Для Уэллса геологическое время стало призывом к «открытию будущего». Он пришел к выводу, что потребуется новая наука, нечто вроде зеркального отражения геологии во времени, «чтобы развернуть прожектор умозаключений вперед» и начать предсказывать будущее, «отыскивая работоспособные идеи, а не окаменелости»[63].

Такие утверждения снискали Уэллсу славу основателя футурологии (называемой сегодня также исследованиями будущего), но наибольшее влияние, пожалуй, он оказал на сферу нашего воображения. В своих романах, таких как «Машина времени», написанный в 1895 г., в котором джентльмен викторианской эпохи отправляется в 802 701 г., Уэллс открыл для западной культуры долгосрочное мышление, или, как он сам его называл, «постоянно расширяющееся сейчас»[64]. До этого лишь немногие писатели задумывались о том, чтобы поместить действие своих историй в далекое будущее, – даже самые фантастические сюжеты разыгрывались максимум на каком-нибудь экзотическом неизведанном острове. Уэллс сделал больше, чем любой другой писатель, чтобы изменить это, и в результате стал отцом жанра научной фантастики, который вскоре превратился в поле для исследований отдаленного будущего[65]. Одним из первых и, несомненно, блестящих представителей нового жанра был философ Олаф Стэплдон, чей роман «Последние и первые люди: История ближнего и далекого будущего», опубликованный в 1930 г., оказал большое влияние на таких провидцев, как Артур Кларк. Роман представляет собой хронику эволюции человечества на протяжении всей его истории и охватывает последующие два миллиарда лет, в течение которых нас ожидают 18 кардинальных биологических и культурных революций. Временнáя шкала романа настолько протяженна, что вся история человечества до наших дней уместилась на первых двух его страницах.

Проблема глубокого времени заключается в том, что преобразовать абстрактную концепцию в нечто ощутимое, способное повлиять на нашу жизнь, очень непросто. Возможно, голова у Джона Плейфэра и впрямь закружилась, когда он в 1788 г. увидел горные пласты на восточном побережье Шотландии, но я подозреваю, что очень немногие из нас испытывают подобное при взгляде на осадочные породы. Во всяком случае, уж точно не я. Сколько бы я ни разглядывал таблицы геологических периодов в учебниках (кембрийский, девонский, меловой), мне так и не удалось ни разу катапультировать свое сознание на миллионы лет назад (или вперед), чтобы достичь экстаза глубокого времени. Можно предположить, что для геолога, чья жизнь наполнена соответствующими знаниями и любовью к профессии, или для ребенка, одержимого динозаврами, все обстоит иначе, но меня такой набор голых данных оставляет равнодушным.

К счастью, уже более века большой коллектив ученых, писателей и других людей творческих профессий делает все возможное, чтобы передать это ощущение чуда и необъятности глубокого времени, невзирая на жесткую конкуренцию со стороны тикающих часов индустриальной цивилизации. Их усилия развиваются в трех основных направлениях: искусство, метафора и личный опыт. Никогда еще прежде результаты работы этих людей не были для нас так актуальны, как сейчас.

Искусство глубокого времени и 10 000-летние часы