На Алжир никто не летит

В общем, все шло к тому, к чему и должно было прийти: я перестал спать. То есть не сразу, пару дней я просто плохо засыпал, рано, мгновенной судорогой просыпался, но в эту ночь я уже и вовсе не сомкнул глаз.

Сначала, сразу же после отбоя, я еще пытался убедить себя в том, что смогу заснуть, я даже очень и очень старался, но, провалявшись и проворочавшись часа, по-моему, два, бросил бороться с очевидностью. Я открыл глаза и лег на спину. Теперь надо лежать и ждать подъема. В голове была ночная трезвая явственность, какой не бывает днем. Все вокруг замерло и молчало.

Я уйду отсюда. Я больше не могу здесь находиться. И я ничего не желаю знать.

Таблетки от давления я не пью. Точнее, мне их не дают. А их надо пить. Я ненавидел это место и понимал, что ищу предлог, но вместе с тем не я же придумал себе гипертонию с высокой степенью риска осложнений (в просторечии — инфаркта или инсульта), не я же прописал себе таблетки на каждый день, таблетки, состоящие из двух компонент — блокатора медленных кальциевых каналов и бета-адреноблокаторов. Дорогие, кстати. Вот только получится ли отсюда уйти? Я был практически уверен, что не получится, но терять мне было нечего.

Час тянулся за часом. Из часа вытекал другой час. Из причины — прошедший час — вытекало следствие — час начинающийся. Я плохо помню тревожное, тяжелое смятение, царившее у меня в голове. Зато отчетливо помню, где находилось мое тело — на койке.

Два-три раза я выходил покурить, до ужаса боясь разбудить кого-нибудь; первый раз я дико испугался, не сумев совладать с дверью, — подумал, что на ночь их окончательно запирают и теперь для меня не будет даже пятиминутных передышек, а потом чужими губами курил чужую сигарету, держа ее в чужих пальцах, глядя на чужой ночной двор. Я прошелся в тапках по двору, оглядывая его там и сям, рассчитывая найти какой-нибудь изъян в его устройстве, который мог бы дать мне шанс. Но не нашел. Даже ноги не успели отсыреть. Это тебе не психоз, это жизнь.

И опять — идти обратно, лежать и ждать.

…Я не помню, когда я почувствовал, что в заведении началась кой-какая жизнь и уже можно идти в последний бой, к которому, как всегда, я не был готов. Преодолевая этапы, узлы заведения, я добрался до вахты, где дежурил незнакомый мне человечек (не всех тут я еще успел узнать). Я сказал человечку, что хочу уйти, понимая, что он меня не отпустит, — но тут главное было начать. Человечек и не отпустил, было, однако, видно, что он самую малость изумлен. Не надеясь на успех, я начал возражать, говорил, что они не имеют права держать меня здесь насильно, но он искренне меня не понимал.

— Иди, иди отсюда, — говорил человечек.

Я понимал, что это всего лишь попка, от которого ничего не зависит, но и понимал также, что чем раньше начну, тем лучше.

Какое-то мутное, непонятно где проведенное время. Непонятно где в рехабе.

Наконец появился Саня.

Не хотелось его расстраивать. Но я сказал ему:

— Саня, я хочу уйти.

— Чего? Сдурел? Зарядка сейчас, иди собирайся.

И я как-то просел. Силен был этот Саня, и не потому что здоровый. Просто отмахнулся от дурацкой выходки и забыл.

— Дай хоть давление померить.

— Давай следуй распорядку. Потом померяешь.

И я поплелся вместе с другими…

Я прятался в воспоминания, оказалось, это очень действенный способ. Моей неспавшей голове это было нетрудно.

Сырая, тускло отсвечивающая земляная дорога среди темного леса. Электросварка в темноте за окном. «Желудок у котенка — не больше наперстка», — сказал ласковый женский голос из телевизора. Наконец в голове загудело с детства волновавшее меня: «Во Францию два гренадера из русского плена брели…»

Это было спето голосом отца.

Еще не дойдя до места, я подошел к Сане и, побледнев, тихо сказал ему:

— Саня, я уйду.

Он ничего не ответил, продолжал идти. Его белая куртка блестела в темноте.

— Ты меня слышал, — сказал я ему вслед.

Он опять ничего не сказал, но я понял, что теперь он действительно услышал.

Все построились на зарядку, а я не стал. Я устроился немного поодаль и закурил.

Они делали зарядку, иногда с любопытством оглядываясь на меня. Мне было пофиг на их взгляды.

Внезапно мной овладел глумливый ржач, когда я в очередной раз взглянул на этих прыгающих. Хорошо хоть не вслух.

Саня был хмур, но меня не трогал.

Зарядка кончилась, и мы пошли назад, точнее все пошли, а я побрел, среди кромешного зимнего мрака.

Ко мне сунулся Леха:

— А ты чего зарядку не делал?

— Я ухожу.

— Уходишь?

— Да.

Он еще что-то попытался спросить, до всего ему было дело, но я только слабо махнул рукой: не до тебя сейчас. Он отстал.

«Во Францию два гренадера из русского плена брели…»

Вернулись.

— Саня, ты сказал, давление.

— А, да. Умеешь с этой хреновиной обращаться?

172/104.

Примерно этого я и ожидал. И знал, что это только начало.