На Алжир никто не летит

Мне представили (или меня представили) моего (му) врача (у). Это был примерно мой ровесник, звали его Тагир Абдурахманович. Тагир Абдурахманович был высок, статен, энергичен, резок. Он строго и, как мне показалось, взыскательно смотрел на меня. Мне это сразу не понравилось, я искал поводы, чтобы оскорбиться; после непродолжительной беседы, где я был все так же груб, да еще и ощетинивался встречными вопросами, Тагир Абдурахманович озвучил вердикт, обращаясь даже не ко мне, а к Лапландке:

— Да, я вижу, поведение неконтролируемое.

Меня это окончательно взбесило, и я попер широкими, топающими шагами в кабинет к Наталье Андреевне, где потребовал себе другого врача.

— Ну что такое… — привычно расстроилась Наталья Андреевна, и я мгновенно подумал, как она, должно быть, устала. Что-то, смотрю, все устали. — Тагир Абдурахманович очень хороший. Попривыкнете… Хорошо, хорошо, давайте-ка пока все вместе подумаем, а пока идите домой. Конечно, другого врача, если что, мы найдем.

На сегодня, слава богу, все. Мы стали медленно спускаться к выходу. Тагир Абдурахманович стоял в коридоре и просто смотрел, как мы спускаемся.

Я приходил в себя. Теперь оставалось только добраться до дому, где можно опять лечь. Мы перешли дорогу и стали ждать обратного наземного транспорта до метро.

Стояли мы больше, чем ехали. Улица была забита. Мы двигались, как под огнем, короткими перебежками-переездками. Я стоял, терпел, злился, думал, что намного проще было бы пойти пешком — не так уж тут и далеко. А вот Лапландка что-то развинтилась — впервые; до этого она держалась молодцом.

— Ну едь же ты… — все приговаривала она, иногда даже бессильно постукивая кулачком по автобусному отполированному штырю. В глазах у нее стояли слезы.

Нормально… Я сжал челюсти и вообще весь окаменел, внутренне, впрочем, нагреваясь. Время остановилось. И в самом поганом месте — в тесной толпе в общественном транспорте.

Разумеется, вопреки моему неверию, мы все-таки доехали до метро.

А там, после удушливой неволи, ей в голову, должно быть, ударила свобода. Она потащила меня в магазин канцтоваров, ей, ни раньше ни позже, что-то там понадобилось. В очереди к кассе она передумала, сложила все взятое назад и быстро пошла к выходу. Я, как дворняга, поплелся за ней. Я решил терпеть.

На улице я с тоской взглянул в сторону метро, до которого оставалось метров пятьдесят, но оно было типа заколдовано.

— Я шавермы хочу! — внезапно и категорично объявила Лапландка.

— Подожди, давай доедем домой, это ж пятнадцать минут, — уныло клянчил я, взяв ее за руку.

Она вырвала руку, заоглядывалась в поисках шавермы, по-видимому, нашла и пошла в том направлении.

Я нагнал ее в два шага, крепко взял за плечи, повернул к себе, резко крутанув.

— Ты задрала вконец уже, твою мать! Жри свою шаверму, я домой пошел!

Жетонов на метро у меня не было, не было и денег, но что тут идти…

Она разревелась.

Это я сделал ее такой. Тут же всплыло слово — «созависимость».

Я обнял ее, прижал к себе, гладил. Долго не отпускал. Она относительно успокоилась.

Кое-как, оба молча, мы дошли до метро, кое-как доехали, кое-как дошли от метро до дома.

Потом я сидел в кухне один, курил. Дрожали пальцы. Многовато для одного утра. О себе я старался не думать.

Я хотел было принести ей в комнату горячий чай, но вспомнил, что не донесу.

Через какое-то время Лапландка сама сделала нам чаи, мы сидели на кухне и их пили. Я с надеждой глядел на нее; она и вправду слегка повеселела, заговорила. Маленько отлегло.

И я повадился ездить в домик в Коломне. Недосып был довольно лют — я ложился рано, но засыпал поздно. Встать было проблематично, но я, напыжившись, вставал и, надувшись кофе, более-менее приходил в себя.

От метро я шел пешком — это было и приятно и полезно. А если идти быстро, то и не холодно. В обратную же сторону — вообще благодать. Можно было не торопиться, делать перекуры, а главное — знать, что на сегодня все, отстрелялся. Иногда я так и доходил до дома, почти прогулочным шагом.

Тагир этот так и остался моим врачом. Мы вскользь поговорили в коридоре, и я как-то сразу подумал: а с чего мне менять врача? Тагир Абдурахманович был отличным мужиком.

Порой он бывал слишком темпераментен — бывало, как полыхнет взглядом, как двинет книгой об стол! Но такое случалось редко. А в первую очередь я был для него не обобщенным контуром алкоголика, а человеком с проблемой. Он меня слушал, а не пытался, заткнув мне рот, сразу вывалить сто фактов обо мне. Он не перебивал, а разве лишь уточнял. К обобщениям он прибегал нечасто и, в сущности, лишь для краткости изложения, а не пользовался ими как неким набором сачков, чтобы, выбрав нужный, накрыть им все, что бы я ни сказал. Мы, можно сказать, беседовали по душам, хотя разговоры были напряженными и после них я уставал. Зато каждый раз я думал: свое время здесь я трачу не зря.