На аптекарском острове

Казалось, он даже обрадовался моим словам, и меня это, по правде сказать, удивило. Как-никак, но я вроде бы становился его соперником. Но такой уж Клочик человек. У него все шиворот-навыворот. Однажды у нас в школе выступал математик-феномен. Он запросто в уме перемножал четырехзначные числа, с ходу запоминал тридцать быстро произнесенных цифр и шутя извлекал кубические корни. Еще он мог моментально прочесть любое слово или даже предложение наоборот. Скажете вы, к примеру: «Как ныне сбирается вещий Олег». А феномен тут же: «гело йищев ястеарибс енын как». Мы все разинув рты сидели. Только Клочик толкал всех в бока, мешая удивляться, и шептал: «Вы только посмотрите, какие у него уши! Ну точно как морские раковины. И такие же розовые!». Потом, когда кто-нибудь вспоминал про феномена, Клочик тут же говорил: «Да, уши у него потрясающие, ничего не скажешь».

Я спрыгнул с парапета и, посмотрев на проходивший буксир, сказал:

- А знаешь, зачем я в Ботанический ходил? Субтропики хотел посмотреть. А то Ленка все время твердит: «До чего же у вас холодно и сыро. И почему Ленинград не субтропики. Как в Греции». Схожу, думаю, узнаю, что за субтропики такие.

- Правильно сделал, - сказал Клочик. - Я тоже схожу. Жаль, конечно, что бананы там не растут. А теперь скажи мне: как ты относишься к трубе?

- К трубе? К какой еще трубе?

- Не к печной же. К музыкальной, конечно.

- Положительно отношусь. А что?

- Понимаешь, раз ты говоришь, что я влюбился…

- Как это я?! Это ты говоришь, что ты влюбился.

- Ну, неважно. Так вот. Раз такая история, завтра идем записываться в духовой оркестр. Надо научиться играть на трубе. У нас в Доме пионеров такой кружок есть, я узнавал.

- Оригинально мыслишь, - сказал я. - А почему бы не переплыть Атлантический океан в корыте? Или, еще лучше, вскарабкаться на Казбек на ходулях?

- Потом будешь острить, - сказал Клочик. - Ты просто не понимаешь, что такое музыка. Это ж колоссальная вещь! Другой раз смотришь какое-нибудь кино. И вдруг как музыка трагическая заиграет, так сразу тебе ясно, что дело дрянь, убьют кого-нибудь. Или там вулкан начнет извергаться. А то и наоборот - заиграла веселая музыка, значит, конец хороший, все живы-здоровы. И все понимаешь, сказано без слов, одними звуками!

- Ну и что?

- Как что?! Раз у человека чувство, он должен играть на трубе! Неужели не ясно? Во Франции в старину даже люди такие были - трубадуры. Они ездили на лошадях и серенады на трубах играли. А духовой оркестр - это ж сила! Только представь…

Клочик взмахнул руками, и в ту же секунду гулко бухнул барабан, со звоном разлетелась тарелочная медь и, расколов сырую тишину набережной, грянули бравые звуки марша. Мы с изумлением повернули головы. Из ворот морского училища, печатая шаг, четкими рядами выходил военный оркестр. Яркие серебряные трубы горели на фоне черных бушлатов. Вслед за оркестром шли плотные шеренги курсантов.

Я посмотрел на обалдевшего от удивления Клочика, засмеялся и, хлопнув его по плечу, сказал:

- Ну, трубадур, ты даешь! Ладно уж, сходим завтра в этот твой духовой кружок. Раз у человека чувство, он должен играть на трубе.

Глава 4. СЛЕДУЮЩИМ УТРОМ В ЧЕТВЕРГ

Обычно по утрам Клочик поджидает меня у витрины фотоателье, около своего дома. Иногда, правда, мне приходится подниматься к нему и чуть ли не за уши вытаскивать из квартиры. Чаще всего это случается в те дни, когда его мама рано уходит на работу и Клочик вдруг вспоминает, что ему срочно надо заклеить велосипедную камеру или проявить фотопленку.

Вот и на этот раз Клочика на его обычном месте у витрины не было. Я подождал минутку и решительно поднялся на четвертый этаж.

- Кто там? - послышался за дверью голос Клочика.

- Японский император. Открывай живей!

- Не могу, - сказал Клочик.

- То есть как это, не можешь? Обалдел, что ли! Мы ж опаздываем.

- Заперли меня. Графиня опять дверь на старый замок закрыла.

- Ну так поищи ключ.

- Искал. Не нашел.

Графиней Клочик называл старушку соседку Клавдию Александровну Веревкину. Маленькая и сухая, с тонкой, почти прозрачной кожей, с бледно-голубыми, полинявшими глазами и совершенно белыми волосами, она и вправду походила на графиню из фильма «Пиковая дама». Каждый раз, когда Клавдия Александровна отпирала мне дверь в своем неизменном темно-синем платье с белым кружевным накрахмаленным воротничком, мне казалось, что вот сейчас она достанет перламутровый веер или лорнет и заговорит со мной по-французски. Клочика она называла Виктором и всегда дарила ему на Новый год открытку с Дедом Морозом и запонки, которые он отродясь не носил.

Когда Клочикова мама устраивала ему хорошую чистку мозгов за очередную двойку или замечание в дневнике, Клавдия Александровна приходила на помощь, говоря: «Нина Петровна, дорогая, ну разве можно так волноваться. Вспомните Песталоцци. Никакого насилия над личностью ребенка. Главное не образование, а нравственное воспитание». И Нина Петровна, вспомнив Песталоцци, успокаивалась.

Я подергал за ручку старой тяжелой двери, за которой томился мой друг, и сказал: