На арене со львами

Хант каждый день давал журналистам пресс-конференции и, несмотря на такую зверскую нагрузку, умудрялся выглядеть бодрым, спокойным и уверенным в себе, как банкир. Мы с самого начала попридержали кое-какие сведения и теперь вполне могли создать впечатление, будто на нашу сторону каждый день переходят все новые делегаты и даже целые делегации. Не знаю, обмануло это кого-нибудь или же нет, но сами мы ясно отдавали себе отчет, что хвастать нам особенно нечем. «Все решит последний опрос,— говорил Хант,— нужно загнать их в тупик и посмотреть, куда зверь подастся». Увы, я уже подозревал — куда именно.

Примерно в это самое время у Кэти возникли опасения, что они замыслили похитить у нас голоса. Видит бог, не зря она боялась. Конечно, руководители съезда действовали по указке Белого дома, а Белый дом, сами понимаете, на указки не скупился. Уж как они старались не допустить на съезд некоторых из наших делегатов, чего только не измышляли, но мы предвидели, что они пустят в ход этот давний трюк, и заготовили для своих людей нужные мандаты целыми пачками. Мы тоже постарались дать им подножку, хотя лично я был категорически против этого. Хант хотел изгнать со съезда оголтелых конфедератов и потребовал, чтоб все делегаты принесли «присягу благонадежности», тогда, по нашим подсчетам, для завоевания большинства понадобилось бы гораздо меньше голосов, и к тому же это могло привлечь на нашу сторону либералов Старка. И уж во всяком случае, он знал бы, чего можно ждать от Эйкена при таком положении дел.

У нас была твердая договоренность, что главе одной из наших делегаций дадут возможность подать реплику с места, и вот он в назначенное время встал и принялся размахивать флагом своего штата, но председатель сделал вид, будто не замечает его, словно он машет флагом не в десяти шагах от него, а где-нибудь за тысячу миль, у экрана телевизора. В общем, слова ему не дали, и резолюции нашей он зачитать не мог,— мы, разумеется, должны были предвидеть это с самого начала. А для изложения нашей программы со всеми пунктами о сезонных рабочих и о неограниченной власти партийных лидеров нам предоставили пять минут в ходе прений, так что мы едва успели уложиться. Я и это предвидел с самого начала. Хорошо, хоть голосование было не тайное и все видели, что за нас немало рук поднялось.

Конечно, сила была на их стороне, зато народ стоял за нас. И хоть они заполнили все ярусы и балконы конторщиками и письмоводителями, которые готовы были выкрикивать по команде имя Эйкена или вице-президента, им это вышло боком, потому что истинную толпу, подлинных представителей народа собрали мы, и эти люди устраивали демонстрации на улице возле здания, где проходил съезд, и возмущались, что их не пускают внутрь.

Оттого и случилось то, что нам предсказывал Дэнни: зрители все время видели по телевидению нас, потому что телевизионщики спешат туда, где происходит что-то интересное, а в зале вообще ничего не происходило; ребята с телевидения подумали, что в городе начинается мятеж, а в итоге вся Америка уверовала, что весь народ за нас, а лидеры закрыли перед массами двери съезда, и кто его знает — может, так оно и было на самом деле. Только нам-то это не особо пошло на пользу. Сидящим в зале наплевать на народ.

Не удивительно, что Кэти начали преследовать навязчивые идеи. «Облапошат нас эти сволочи, ох, облапошат»,— твердила она. Кэти, когда шел съезд, начала ругаться не хуже любого мужчины, и я ее ничуть не виню, хотя лично мне неприятно слышать, когда женщины так выражаются. «Да неужто в этой проклятой стране нет законов? — спрашивала она меня.— Неужто мы позволим им облапошить нас, как они облапошили при обсуждении программы? Неужто мнение народа ровным счетом никого не интересует? Мы весь этот год выбивались из сил, и неужто все впустую? Ведь Хант победил на первичных выборах, он — единственный, за кого проголосуют честные люди!» В гневе Кэти становилась необыкновенно хороша, хоть и вымоталась за эти дни до крайности: синие глаза мечут пламя, а лицо совсем как у королевы, которую ведут на казнь.

И вот в тот день, когда должна была состояться первая перекличка, у нас произошел срыв, вы сказали бы, наверно, что мы, в конце концов, не выдержали напряжения. Хант готовился к очередной пресс-конференции; формально он все еще шел впереди — победы на первичных выборах чего-нибудь да значили, но все знали, что Эйкен его настигает. Эйкен за эти несколько дней сумел показать, на что он способен. Конечно, при той поддержке, какую ему оказывали, любой кандидат моложе семидесяти, если только у него раньше судимостей не было, живо вырвался бы в первые ряды. Словом, мы понимали, что на пресс-конференции спрашивать нас будут главным образом об Эйкене — репортеры всегда в таких случаях заставляют говорить не о себе, а о сопернике, и это хуже всего. Они дразнят зверя в надежде, что он рассвирепеет и забудет осторожность.