На арене со львами

— Господин вице-президент, мы все безгранично любим и чтим вас за ваши заслуги перед родиной.— Ну, вы уже, конечно, догадались, кто из профсоюзных деятелей это сказал.— Но некоторые из нас действительно выражали вслух сомнения. Борьба предстоит не из легких. По силам ли она человеку, которому уже под семьдесят? У нас нет уверенности, что мы победим с таким пожилым кандидатом.

Снова воцарилось молчание. Все знали, что к голосу, произнесшему эти слова, следует прислушаться. Но вице-президент был не из тех, кого можно взять голыми руками. Этим политиканам никогда не перестаешь дивиться, честное слово. Перед мало-мальски серьезной общественной проблемой они пасуют, уж до того, кажется, беспомощны, до того бесхребетны, просто плечами пожать хочется, но только коснись их личных интересов, и откуда что берется, они готовы воевать до последней капли крови. В то утро старикан показал нам, какая у него хватка.

— Мы с вами столько лет трудились бок о бок. Не думал я, что когда-нибудь вы увидите во мне всего лишь «пожилого кандидата» и скажете мне это прямо в глаза.

— Помилуйте, господин вице-президент, вы же знаете, как все мы восхищаемся вами, а говорим мы это вообще, лично к вам наши слова никакого отношения не имеют, просто…

— Говорите, ваши слова не имеют ко мне отношения? — прервал его старикан.— Значит, они ни к чему не имеют отношения и ровным счетом ничего не значат. Я на девять лет моложе бывшего премьер-министра Англии: еще раньше у них был премьер-министром некто Гладстон, которого избрали на этот пост, когда ему исполнилось восемьдесят четыре. Гёте в восемьдесят два года работал над «Фаустом», и если кто-либо из вас, господа, не читал этого произведения, советую как можно скорее прочесть. Если не ошибаюсь, Оливеру Уэнделлу Холмсу было под девяносто, когда он решил, что уже староват для должности верховного судьи. Мужчина стар только тогда, когда он сам себя считает старым, а мне до маразма и слабоумия еще далеко. Так что же все-таки происходит? Почему вдруг всплыл этот Эйкен?

Молчание тянулось бесконечно долго, но вот великий профсоюзный вождь наконец заговорил — таким голосом, будто в горле у него застряло яйцо, сваренное вкрутую:

— Вы как-то рассказывали при мне один из любимых анекдотов Линкольна — о человеке, которого заставили ускакать из города верхом на палке. Когда его спросили, как ему это понравилось, он ответил, что очень польщен такой честью, хотя предпочел бы уйти просто на своих двоих. Мы с вами старые друзья, Чарли, мы прошли вместе не одну войну, и я признаюсь вам: сейчас я чувствую себя как тот человек верхом на палке. Но боюсь, все уже предрешено, вам не победить, Чарли, вы слишком стары. Надо найти кого-то другого, и мы такого человека ищем.

Я подумал: ну все, старикану крышка, больше он и рыпаться не станет. Он глядел прямо перед собой застывшим взглядом, лицо у него было землисто-серое, под скулами ходили желваки. И все-таки он еще сомневался, ведь он отдал политике всю жизнь; и сейчас требовал от нас окончательного приговора!

Старикан повернулся ко мне.

— Дани, вы всегда охотитесь в одиночку. Что скажете теперь?

— На этот раз я тоже в своре,— ответил я.— Вам не победить.

Старикан вздохнул и понурил голову. Стояла гробовая тишина. Наконец он изобразил на лице жалкую, кривую улыбку.

— Мне сейчас вспомнился случай из времен моего детства, он произошел с одним нашим соседом. Старик был не дурак выпить и каждую субботу уезжал в город бражничать. К полу-ночи мулы сами плелись домой, сыновья выходили встречать отца, который спал в фургоне сном праведника. Мулов они выпрягали и ставили в стойло, отца относили на кровать, а утром будили, чтоб он шел в церковь. Но в конце концов им это надоело, и они решили проучить отца. Однажды, когда мулы привезли старика домой, их отвели в стойло, а его оставили дрыхнуть в фургоне. На рассвете он проснулся, поглядел внимательно вокруг и говорит: «Одно из двух, черт возьми: или я нашел отличный фургон, или потерял пару отличных мулов».

Такого смеха, какой грянул за столом, я никогда в жизни не слыхал и не услышу. Обстановка разрядилась, худшее было позади. К тому времени, как смех утих, вице-президент уже был опять во всеоружии, он и не думал сдаваться:

— Я, конечно, приму окончательное решение только после того, как переговорю с президентом. Так дело верней будет.

— Безусловно! — с жаром подхватил профсоюзный вождь.— Именно так мы и предполагали. И пока вы не сообщите нам о своем решении, мы ни словом не обмолвимся о том, что произошло здесь, заверяю вас от имени всех присутствующих. Договорились?

И он оглядел стол, как бы скрепляя взглядом это условие.

Этот циничный призыв потонул в громком хоре одобрений, и тут старикан доказал, что он уже впрямь далеко не молод и не зря отдал всю жизнь политике.

— Может быть, президент с вами и не согласится,— лукаво обронил он.— Может быть, он еще удивит вас.