На арене со львами

— Спокойной ночи, мистер Морган. Спокойной ночи, Хант.

Когда она повернулась, чтобы войти в дом, Моргану почудилось, что ее лицо сияет победным торжеством. Но, может быть, дело было в его собственной растерянности, в ощущении и никчемности.

Андерсон, казалось, не заметил, что она ушла. Когда затянутая сеткой дверь захлопнулась за ней, он по частям опустился в большое мягкое кресло в углу веранды. Враждебности между ними как будто нет, подумал Морган. А просто ничего живого, никакого будущего. Но как же так? В его представлении брак был чем-то совсем другим: жаркая комнатушка, душная от острых запахов близости, запертая тюремная камера, в которой любовь и ненависть бесконечно кружат друг возле друга, осторожно выбирая миг для смертельного удара.

Из дома появилась белая куртка и поставила на столик между ними вазу со льдом, два бокала и бутылку шотландского виски.

— Ступай спать, Джоди. Этого нам за глаза хватит.— Хант принялся накладывать лед в бокалы, и Джоди бесшумно исчез. Морган совсем забыл эту способность южных негров превращаться в невидимок.

— Для начала нам надо бы кое-что выяснить,— сказал Морган, подозревая, что Андерсон ищет не столько его общества, сколько возможности высказаться перед репортером. (К тому же он все еще был выбит из колеи и цеплялся за профессиональную манеру, как за спасительную соломинку.) — Разговор будет для протокола или нет?

— Черт вас подери! — Андерсон разлил виски, даже не повернув головы.— Я пью с людьми для удовольствия, а не для дела.

Морган почувствовал, что остался в дураках, а потому снова рассердился.

— Я могу уехать,— сказал он.— Можете вообще со мной не пить.

Андерсон протянул ему бокал.

— Вы просто злитесь на себя. Берите. Это вас исцелит. Лучшее лекарство от всех недугов.

Бокал был прохладным, влажным и заметно более темным, чем стаканчики Миллвуда Барлоу. Андерсон взял свой, такой же темный, и улыбнулся той широкой неторопливой улыбкой, которая вдруг озаряла его странно вылепленное лицо.

— А, к дьяволу,— сказал Морган.

Они чокнулись и некоторое время пили молча. За кругом света на веранде тоже стояла тишина, и в ночной прохладе Морган слышал только стрекот цикад, да где-то вдалеке квакала лягушка и ей отвечала другая. Ночной прохладный воздух пронизывало чистое благоухание сосновой смолы, к которому порой примешивался горьковатый запах дыма, долетавший от ямы. Морган прожил в Вашингтоне меньше года, но эта ночь пробудила в нем острую тоску, и он подумал, что Юг никогда не расстается со своими детьми, никогда не исчезает из их воображения, из их снов. И достаточно мелочи — услышать кваканье лягушки, увидеть почерневший бельевой котел, морщинистое терпеливое лицо, а может быть, даже осину на обочине весной,— и Юг нахлынет на того, кто его когда-то любил, обернется рекой воспоминаний и чувств. Морган искал, что бы такое сказать по-человечески, и прибегнул к избитому приему:

— А жена у вас красавица и, как говорится, леди.

— В самый раз для джентльмена.

— Но из вашего разговора я так и не понял, хочет она, что-бы вы выставляли свою кандидатуру или нет.

— И я не понял.— Судя по голосу, Андерсона это не волновало. Он выпил виски, поставил бокал, снял очки и протер глаза костяшками пальцев. Сколько раз потом Морган видел этот жест! Зрение у Андерсона было очень плохое, и он говорил, что глаза его устают смотреть в самом прямом смысле слова. Морган вспомнил кадры документального фильма: Андерсон точно так же протирал глаза на съезде, когда шло третье — и решающее — голосование.

В ту ночь у себя на веранде Андерсон снова надел очки и сурово поглядел на Моргана.

— Вот вы сказали об украденных деньгах, Морган… Я о них никогда, ни на секунду не забывал. Куда ни гляну, всюду эти деньги и обязательно какое-нибудь напоминание о том, откуда они взялись и какими средствами Старый Зубр их нажил. И потому я вас спрошу, а вы мне ответьте: что, собственно, несчастненький богатый сиротинушка может тут поделать?

Он допил виски и вновь потянулся за бутылкой. Бокал Моргана тоже был пуст, Андерсон налил виски и туда.

— А меня зачем об этом спрашивать?

— Затем, что вы немножко напомнили мне меня самого — таким я был в тридцать лет. Затем, что где-то в глубине в вас кипит злость, как кипела во мне. Затем, что вы к себе никого не подпускаете, как не подпускал я.

Это было до того близко к истине, что Морган растерялся.

— Ну, я вернул бы хоть часть.

— Чушь собачья,— сказал Хант.— Ну, основал я Южный фонд. Причем чуть было не назвал его Фондом Старого Зубра, но вовремя сообразил, как это будет глупо.— Голос Андерсона стал резче, а по лицу пробежала странная судорога, исказив его гримасой брезгливого отвращения.— И вы, Морган, мне эту собачью чушь не подсовывайте. Я спрашиваю вас, как должен был поступить разнесчастный тридцатилетний богатый сиротинушка в таком вот положении, имея в виду далеко не одни только деньги. От денег-то избавиться можно, но как изменить историю?

— Переписать ее можно, а вот изменить нельзя.