На арене со львами

Андерсон предполагал вести предвыборную кампанию по телевидению, чего в штате еще не делал ни один кандидат на важные государственные посты. И в ту ночь на веранде, за бутылкой шотландского виски, Морган узнал (единственное, о чем Андерсон попросил его не упоминать), что он уже начал обсуждать ее с нью-йоркским рекламным агентством. И это в ту пору, когда телевизоры-то в штате были еще больше устарелых моделей, с круглыми экранами. Да, странный человек был Андерсон, думал Морган; невообразимое сочетание Старого Зубра с идеализмом, современных идей — с устарелыми принципами, единственный в своем роде, такой, что даже не верилось. Во время этого разговора Морган под градусами виски высказал на языке Зеба Ванса предположение, что Каффи, если Андерсон проморгает школьный вопрос, без колебаний зачерномазит его до смерти.

— Если вам обязательно хочется сигануть в вулкан, чтоб вознестись на небеса в ореоле расплавленной лавы,— сказал Морган,— так сигайте себе на здоровье! Но истории это не изменит.

Андерсон поправил очки, чтобы рассмотреть его получше: к тому времени он вместе с убывающим виски оседал в кресле все ниже и ниже, так что теперь лицо его было обрамлено коленями.

— Чтобы вам пусто было, Морган! — сказал бы.— Ведь вы сейчас начнете мне втолковывать, что я никому, мать их растак, пользы не принесу, если не добьюсь, чтобы меня выбрали. Вы это хотели сказать? Кому нужен герой, потерпевший поражение? Что толку в дохлом мученике?

Его осевшее тело внезапно всколыхнула волна энергии, и, в два-три рывка воздвигшись на ноги, он наклонился и покачал длинным пальцем перед самым Моргановым носом.

— А я говорю — это все чушь, Морган, собачья чушь… Все такие словеса я знаю наизусть. Да слушай я внимательно, пока качался в люльке, так, наверно, услышал бы, как мой папочка ворковал эти самые колыбельные, и я вам, Морган, скажу кое-что еще: в этом вся история американской политики, черт бы ее побрал! В том-то и беда нашей разнесчастной страны! Это-то нас всех и губит… эти гнусные, дерьмовые, трусливые самоутешения. Эх, Морган…— Он с поразительной ловкостью сложился в кресле, и лицо его уже вновь нелепо выглядывало меж колен.— Я вам вот что скажу: как только человек решит, что лучше быть живым политиком, чем мертвым героем, как только он поверит, что способен приносить пользу, лишь если его выберут, в ту самую минуту он уже продался. Он уже падаль, хотя сам этого и не знает. Конечно, если он не остановится, так, в конце концов, глядишь, и выжмет несколько капель из старой репы, на манер старины Зеба Ванса с его плотинами и шоссе. Но вот истории он, Морган, не изменит, зарубите это себе на носу!

— Брось-ка ты лапать эту рыжую,— сказал Френч Глассу.— Глядишь, тогда она принесет нам еще чего-нибудь выпить.

— А Морган задрых, — сказал Гласс. — Перебрал малость.

— Я не сплю,— сказал Морган.

«Я могу перепить тебя в два счета и с закрытыми глазами,— думал он, взвешивая, надолго ли хватит у него сил держаться с Глассом в рамках вежливости.— Я и сейчас могу уложить тебя под стол, как в ту ночь уложил бы Ханта, если бы Кэти в конце концов не крикнула, что двое пьянчуг могут, конечно, будить ее детей, и это еще полбеды, но раз они вознамерились будить их такими словами, то пусть лучше убираются в хлев к прочей скотине. Я и сейчас помню, как захлопнулось окно. Стукнуло, точно молоток судьи».

— Злится, — сказал Андерсон. — Сейчас спустится с ведром воды.

— Как воды? — сказал Морган.— Нет уж, шалишь, мы теперь на воду перейти не можем.

Странно, подумал Морган, что я и сейчас, столько лет спустя, помню эти слова совершенно точно. Всего-навсего обычная, не смешная, пьяная шутка. Но эту шутку он запомнил, потому что у них с Хантом в их тогдашнем настроении она вызвала бешеный хохот, и, давясь от смеха, они кое-как спустились с веранды и пошли по траве. Андерсон обнял Моргана за плечи, и они снова захохотали. Когда наконец они перестали смеяться, оказалось, что они стоят рядом в ночной тьме, вокруг звенят цикады, сзади желтеет пятно света на веранде, а в вышине перемигиваются звезды. На мгновение оба оказались вне мира — они, Андерсон и Морган, в стороне от его мощи, от его ужасов и всех его древних соблазнов. Морган ясно помнил, как все это было: чистый воздух, похолодевший перед выпадением росы, запах трав и в высоте — звезды, блистающие и непостижимые, как человеческие мечты.

— Говорю вам, я это сделаю,— сказал Андерсон тихо.— Должен сделать. Я родился именно для этого.

Он тоже глядел на звезды, решил Морган, и, может быть, мягкий окружающий мрак, звуки и запахи луга, земли, ночных существ, полная отрешенность от людской путаницы и давки, может быть, все это слилось в одно краткое чистое мгновение. Но гораздо вероятнее, что причиной было выпитое виски. Морган даже не понимал толком, что, собственно, хочет сделать Андерсон. Но в то мгновение Морган верил, что Андерсон это делает.

— Может быть, стоит попробовать…— сказал Морган.— Вот это самое. Раз терять все равно нечего.

Андерсон взмахнул широкой ладонью и стиснул локоть Моргана.