На арене со львами

Еще через мгновение негромкий, но звучный голос Андерсона нарушил молчание:

— Превосходно, господин секретарь! Ваш доклад был весьма содержательным и полезным, и подкомиссия приносит вам благодарность. Без него мы не могли бы…— Некоторое время он с южной и подобающей сенатору велеречивостью распространялся о том, что подкомиссия просто не могла бы работать без этого блестящего доклада (который усыпил чуть не всех присутствующих).

Морган возвратился за стол для прессы, он заметил, что Мэтт Грант шарит взглядом по залу, отыскивая кого-то, Наткнувшись на Кэти Андерсон, взгляд Мэтта задержался — с тревогой, как показалось Моргану, потом вдруг потеплел, стал отечески любовным и прощающим, словно своим неброским туалетом и этим местом в заднем ряду она в чем-то винилась перед ним. Морган все еще ощущал тот накал сосредоточенности, с какой она следила за происходящим, наблюдала за ходом игры, включившись, наконец, в нее сама, вся — предвкушение того ослепительного мига, когда Хинмен будет повержен и воссияет Хант Андерсон.

А какая от этого польза Кэти Андерсон, которая ведь не просила Ханта быть великим человеком? Морган не понимал. Какой огонь сжигает ее, не оставляя следа от прежнего безучастия и безжалостно исключая на сей раз из круга беднягу Мэтта Гранта? Бедный Мэтт! Бедный глупец! «Редкостный работник» — вот он кто для нее, не более. Обманутый обманщик.

РАССКАЗЧИК III

В глаза Моргану ударило яркое солнце, и он мгновенно проснулся с ощущением, что сделал нечто такое, о чем теперь будет жалеть. Ему не удалось выспаться — он всегда просыпался спозаранку, как бы поздно и в каком бы виде ни лег накануне. Морган был способен несколько суток обходиться почти без сна, а потом вдруг сваливался и спал как убитый двенадцать часов кряду, если не больше. Ему претило просыпаться в темных занавешенных комнатах, и перед тем, как лечь, он обычно поднимал шторы или отдергивал занавеси. И еще в его сознании таилась некая мысль, невероятно дерзостная, своего рода заклятие: то, что допустимо для других, отнюдь не пристало Ричмонду П. Моргану. Особенно острым это непреходящее ощущение бывало в минуты пробуждения, которые, как Морган знал по долгому опыту, приносили с собой не бодрящее ощущение начала нового дня, а краткое повторение прошлых суток. И он привык просыпаться в незнакомых комнатах, в беспощадном солнечном свете, с кислым привкусом алкоголя и перегоревшей страсти во рту, с ощущением, что он вновь предал себя — настоящего, скрытого под надежной личиной. Сперва он не мог припомнить, кто лежит рядом, чье могучее ренуаровское бедро бугром вздымает простыню, чьи тяжелые ноги придавили его щиколотки, чей мощный торс навалился на его затекшую руку. Он потянул носом, но запахи сна, запахи постели заглушали аромат духов, который мог бы хоть что-нибудь ему подсказать. Затем, совсем рядом, на смятой общей подушке он увидел растрепанные рыжие пряди и, вспомнив все, страдальчески застонал.

И тут, будто по команде, массивное бедро отодвинулось. Его нога и рука освободились от давящей тяжести. Он зажмурил глаза, как ребенок, который верит, что его не видно, если сам он ничего вокруг не видит, по успел, словно сквозь мутное стекло, заметить, что помада стерлась с ее губ, растянувшихся в счастливой улыбке, от которой все в нем похолодело: он только сейчас заметил, что зубы у нее торчат. И мрак, в котором он пытался спрятаться, не укрыл его от душного запаха перегара, словно прилипшего к ее губам.

— Доброе утро, ангел мой,— сказала она, тяжело задышав, и присосалась к нему влажным ртом.

«Умереть бы!» — воззвал Морган к своим тайным богам, к которым обращался в самые тяжкие минуты.

С громким чмоканьем она оторвалась от его губ и откинула голову. Лицо ее снова осветилось улыбкой — это он знал и не глядя. Ее пальцы скользнули по его коже.

— У-у-ух ты какой!

Всколыхнувшись, она пододвинулась ближе — мягкая, неотвязная.

— Осторожней на поворотах,— буркнул Морган в скомканную подушку.

В этом неожиданном возвращении к привычной шутливости, которая была неотъемлемой частью его личины, он уловил вспышку инстинкта самосохранения и возненавидел себя еще пуще.

— Да ну, отстань же, вставать пора.— Морган говорил серьезно, хотя тон его оставался шутливым. С неохотой он открыл глаза и увидел совсем рядом ее широкое лицо, сияющее прямо-таки материнской гордостью.

— Такого со мной еще никогда не было,— шепнула рыжая.— Кроме самого первого раза. Ну, то есть я была вся внутри как замороженная, понимаешь? Прямо говяжья туша. И вот — ты!

На него пахнуло перегаром, ее губы впились в его рот, словно пиявки, и он едва удержался, чтобы не отодвинуться.

— Выдумываешь ты все,— сказал он, едва обретя дар слова.

— Ну, право же, совсем ничего. И вдруг такое, да еще дважды за одну ночь. Я думала, что умру.

— А я так, пожалуй, и впрямь умер.