На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

Обед обещал быть очень удачным, однако этому удовольствию, как уже не раз случалось у бедной миссис Брайт, должна была явиться помеха — и этой помехой была Этель.

С тех пор, как Этель стала взрослой, она доставляла матери беспрерывные огорчения. Казалось бы, дочь богатейшего человека богатейшего в мире города должна быть довольна своей судьбой, а не бродить по свету с видом побитой собаки с большими испуганными глазами и с не то печальной, не то иронической складкой на губах. К тому же она должна следить за своей красотой, уделять необходимое внимание туалетам, но ни в коем случае не одеваться как попало. Можно было примириться с тем, что Этель охотно читала и отваживалась браться даже за «серьезные» книги; ведь во многих хороших семьях (а к таковым миссис Брайт причисляла тех, у кого было не менее трех миллионов долларов) девушки увлекались разными предметами — историей, искусством, музыкой, в последнее время даже психоанализом. Но какое дело молодой девушке до политической экономии, до социальных вопросов — предметов, которые могут занимать только красных агитаторов! Да и последним, по-видимому, не следовало бы заниматься такими вопросами: тогда отечески оберегающее их правительство не сажало бы их так часто в тюрьму. С тех пор, как Этель читала подобные книги и брошюрки, с ней не было никакого сладу.

Все это было бы еще понятно и даже простительно, будь Этель безобразна или уродлива. Но Этель была красива, она могла бы быть обворожительной девушкой, если бы только следила за собой. Делия Брайт глубоко вздохнула: она вспомнила о молодом Даниеле Холдемане. Почему Этель не хочет выйти за него замуж? Он красив, у него большая автомобильная фабрика, он член «Федерации Лучшей Америки»[5]. На последнее достоинство бедная миссис Брайт в простоте душевной обращала внимание лишь потому, что этим надеялась вызвать в Этель симпатию к претенденту на ее руку.

— Мистер Холдеман тоже интересуется социальными вопросами. Он состоит в организации, которая стремится разрешить все социальные недоразумения.

— В какой организации? — спросила Этель.

— В Федерации Лучшей Америки.

Девушка расхохоталась.

— В этой шайке разбойников? В своре убийц, которая подавляет профессиональное движение?

— Этель, как ты смеешь так говорить! Ты ведь отлично знаешь, что все организованные рабочие — злодеи, которые хотят ограбить нас. Ведь отец не раз говорил тебе, что только производство с неорганизованными рабочими может спасти и Америку и весь мир.

Миссис Брайт неохотно вспоминала, чем ответила дочь на эти слова. Единственным ее утешением оставалась уверенность в том, что в конце концов все же она одержит верх над дочерью. Выведенная из себя ответом дочери, она бросила ей:

— Если ты такая «красная», так чего ты живешь с нами? Иди к своим друзьям, к оборванцам, которые едят с ножа и подвязывают себе салфетки.

Этель, опустив голову, глухо ответила:

— Ты права, мама. Тот, кто так думает, не должен был бы ни одного дня оставаться в этом доме. Но у меня не хватает сил.

Она разрыдалась и выбежала из комнаты.

Миссис Брайт присела. Бросив взгляд в большое стенное зеркало, она с ужасом заметила, что под влиянием этих мыслей она наморщила лоб. Боже сохрани, этого нельзя делать, от этого делаются морщины! Она начала старательно разглаживать лоб тонкими белыми пальцами. Затем она снова опустилась на кушетку, чтобы полежать еще полчаса. «Покой, гармония, красота — они так же необходимы для жизни, как телесная пища, — подумала миссис Брайт, — нельзя никому никогда позволять нарушать их».

Но бедной женщине не суждено было на это раз отдохнуть как следует. Дверь стремительно открылась, и в комнату влетела Этель, смертельно бледная, с расширившимися от ужаса глазами.

— Мама!

— Что тебе нужно? — вспыхнув спросила миссис Брайт. — Неужели ты не знаешь, что когда я отдыхаю никому нельзя заходить ко мне.

Только теперь она заметила, что Этель дрожит всем телом и что у нее зуб на зуб не попадает.

— Что с тобой? Ты больна?

— Мама, я его опять видела.

Розовые щеки миссис Брайт стали бледнее, но ее синие глаза строго посмотрели на Этель.

— Кого?

— Его, мама, ты знаешь.

— Кого? — подчеркнуто холодно, повторила миссис Брайт.

— Дядю Джона.

— Этель, ты с ума сошла!

— Может быть! — в отчаянии крикнула девушка. — Но ведь я уже раз видела его, в Таллахассе, два месяца тому назад.

— Ты видела какого-то старика, похожего на дядю Джона. Припомни-ка: мы мчались в автомобиле, и ты не имела никакой возможности хорошо разглядеть старика.

— Тогда — может быть, но сегодня я видела совершенно отчетливо, он сидел на скамейке в парке.

— Ты говорила с ним? — Голос миссис Брайт вдруг стал хриплым.

— Да.

— Ну и что же? — выражала свое нетерпение миссис Брайт: — Ну и что же, рассказывай же!

— Я подбежала к нему и крикнула: дядя Джон!

— А он?

— Он с удивлением взглянул на меня, потом улыбнулся… Мама, это была добрая, чуть-чуть печальная улыбка дяди Джона.

— Ну и дальше? — понукала миссис Брайт. — Что он ответил?

— Он покачал головой и сказал: я вас не знаю.