На берегах полноводной Сивини

— А может, Вера Михайловна, вам не следует снимать его со школы? — Директор, мельком глянув на Антона, продолжал: — Сами знаете, скоро конец учебного года, мальчику резко менять обстановку… А? Закончит восьмой класс… надеюсь, он перейдет, успехи делает. — Новый суровый и поощрительный взгляд на Антона. — Вот тогда и выдадим документы.

— Конечно, так было бы лучше. — Вера Михайловна зачем-то открыла сумочку и опять закрыла. — Но обстоятельства складываются так, что переехать мы должны срочно. Мальчику в Саранске просто негде… словом, надо забрать его сразу.

И опять Антону показалось, что мать чего-то не договаривает, как и все время в последние дни. Несмотря на то что она была нарядно одета, припудрилась, красиво уложила волосы, во всем ее облике проглядывала какая-то беспомощность, подавленность. Антон вдруг заметил, что мать вроде стала ниже ростом, просто маленькая, под глазами у нее залегла синева и заметнее стали морщинки, которые не могла скрыть и косметика. Ему казалось, что уже весь город знает, что их бросил отец, и мальчик опустил голову. Вера Михайловна поспешно закончила:

— В селе школа большая, хорошая. Я думаю, что Антон быстро освоится и не снизит успеваемость.

Бритое лицо директора выражало явное сочувствие.

— Как сам Антон думает? — обратился он к ученику.

Паренек ответил, не задумываясь:

— Поеду с мамой.

Директор откинулся в кресле.

— Что ж, на этом и порешим. Ступай, Антон, в класс.

Когда мальчик уже закрыл за собой дверь кабинета, он еще слышал голос директора:

— … теперь могу вам сказать, Вера Михайловна, жаль нам расставаться с таким способным учеником.

Весь следующий день в доме шло спешное приготовление к отъезду: из платяного шкафа, из комода вынимались вещи, укладывались в чемоданы, в узлы. На стульях, на полу валялись оброненные платья, чулки. Антон бегал по магазинам за крючками, леской, тщательно упаковывал свои ракеты — все, что собирался везти в деревню. Ему и грустно было покидать Саранск — слишком неожиданно развились события, — и, как это ни странно, тянула неизвестная жизнь, хотелось узнать, что его ожидает впереди.

Под вечер за суетой он не заметил, как в дом вошел отец. Лицо у него было чисто выбрито, белокурые, слегка волнистые волосы причесаны. Его сильное, здоровое тело свободно облегал серый костюм в клетку, вид был щеголеватый.

«Появился…» Сердце у Антона ёкнуло.

Ему хотелось броситься к отцу, обнять, задать тысячу вопросов. Все-таки навестил? Зачем? А вдруг передумал, будет просить у мамы прощения, и все пойдет по-старому? Или хоть объяснит, почему так случилось? Кто же другой должен это сделать? И что-то новое, непонятное самому, удерживало Антона в своей комнате, и он делал вид, будто возится с укладыванием вещей. Сердце его гулко колотилось. Бабушка шаркала войлочными шлепанцами то в кухне, то в ванной, гремела кастрюлями, что-то увязывала.

— Уже собралась? — услышал Антон непривычно громкий и как бы уже чужой голос отца.

Ответ бабушки он не разобрал.

— Быстро, — опять послышался голос Павла Николаевича.

Антону показалось, что отец немножко растерян. Он и по квартире ходил, опустив голову, ступая неслышно, точно боялся привлечь к себе внимание. Антон все ждал: вот отец появится в его комнатке, обнимет его, они поговорят по душам. Паренек слышал, как в правом виске билась какая-то жилка, движения у него сделались скованными, в грудь будто налили кипящего масла.

«Может, мне самому выйти?»

Откуда такая нерешительность? Ведь это же родной отец.

«Ну они с мамой поссорились. В первый раз, что ли? Но мы уезжаем из города насовсем и… одни».

За эти четыре суматошных дня Антон не однажды мысленно перебирал последний год жизни в доме, стараясь понять, почему же все-таки родители расходятся. Вспоминались бесконечные отлучки отца. Частенько мама чуть не до утра ждала его, звонила по телефону всем знакомым, на завод, разыскивала, боясь, не стряслось ли чего? Нередко отец появлялся нетрезвым, отвечал ей грубо, заваливался спать на диван одетый, прямо в ботинках. Затем опять исчезал на два-три дня.

«Да. Это все папа наделал». И Антон так и не вышел в большую комнату.

Стукнула входная дверь. Кто там? Мама пришла? Нет.

Стало совсем тихо. Все-таки надо выйти и поговорить с отцом. Надо.

Когда Антон выглянул в большую комнату, там никого не было. На вешалке не оказалось ни кепки, ни плаща отца.

И тут в окно он увидел, как по тротуару быстро удалялась знакомая широкая фигура.

«Ушел. Ушел. И… ничего не сказал. Не захотел даже повидать!»

Это было непонятно и больно. В горле что-то заскребло, глаза словно бы набухли. Антон сгорбился и бессильно опустился на кровать. Слышал, как бабушка, хлопоча в коридоре, бормотала:

— Совесть проснулась? Не похоже. Испужался своей кровинке в глаза глянуть. Эх, не жалеют нынче родители детей!

… На другой день грузовая машина доставила двух женщин и молодого Кичапина в село Лашму на Сивини за сто с лишним километров от родного города.

II