На берегу незамерзающего Понта

— При чем тут ме… сть… — начала Татьяна Витальевна и оборвала себя на полуслове. Смотрела на Стаса, закрывая и открывая рот, как рыба, которая хватает воздух, валяясь на песке у волн, где вода еще совсем рядом и кажется, что можно жить. До ее сознания медленно доходило сказанное Штофелем. Проникало в каждую клетку, отбиваясь как в зеркале и множась до бесконечности.

Наваждение она сморгнула.

Откинула голову чуть назад.

И, наконец, произнесла ровно то, чего он мог от нее ожидать, но странным тоном, который сложно оказалось разгадать:

— Я не понимаю, что вы сейчас сказали.

— Ой ли, — не сдержался Штофель и хохотнул. Виски давал о себе знать. — Преемственность поколений… Вы и Мирошниченко-старший. Полина и Мирошниченко-младший. Мексиканский сериал!

— Какой Мирошниченко?! Господи, какой Мирошниченко?! — выкрикнула Татьяна Витальевна, и кожа ее пошла пятнами. В глазах — чернота. А рука, совсем как у Штофеля еще только днем, дернулась к лицу. Холодное к горячему.

— Ну вариантов ведь немного, Татьяна Витальевна. Тот самый Мирошниченко.

— Чушь. Чушь, Стас! У Вани фамилия Мирош. Он сам представлялся… он так представлялся!

— Представлялся… — Штофель многозначительно повел бровью. — Хороший мальчик. Только это не фамилия, а кличка. Рокер недоделанный!

Татьяна Витальевна резко опустила ладонь и вздрогнула. Смотрела прямо перед собой, но едва ли что сейчас видела.

— Рокер недоделанный, — повторила она. — Иван Мирошниченко… откуда вы узнали про… то?

— А что такого? Невелика тайна.

— Должно было быльем порасти.

— Да оно и поросло, но не заросло, — Стас снова ухмыльнулся и сделал шаг к выходу, но остановился. — А вот на мой вопрос вы так и не ответили.

Зорина подняла глаза. Чернота из глаз никуда не подевалась, а словно засасывала в себя все вокруг. Но, кажется, только сейчас она вспомнила, что это он — здесь. Он, Станислав Штофель.

— Какой вопрос?

— Чем я-то не подошел?

В провалах ее зрачков что-то мелькнуло. Она облизнула кончиком языка враз пересохшие губы и тихо сказала:

— Она любит этого мальчика, а не тебя.

— Ммм, — глубокомысленно протянул Стас. — Ну посмотрим. Всего хорошего, Татьяна Витальевна.

Штофель резко развернулся на каблуках и быстро вышел из дома. А она так и смотрела в дверной проем, слушая, как захлопывается дверь.

Она любит этого мальчика, а не тебя.

Она любит этого мальчика, а не тебя.

Она всю жизнь любит этого мальчика, а не тебя.

Сколько раз ей приходилось говорить это? О себе. О себе, не о Полине.

Ей внешность была и благословением, и проклятием. Всегда находился кто-то, кто считал себя в праве посягнуть. Сначала на внешнее, потом и на то, что внутри. Внешнее она отдавала, не жалея. Для чего хранить — кому отдавать? Но внутрь никого не впускала. Внутри каждый уголок занят был. Говорят, с годами там, где живо, образуется пустота, а у нее вот не образовалась.

Как от огня бежала от признаний, от предложений, от чувств. Ничего не хотела. Никакой семьи. Ребенка себе родила — и хватит. Молодость и красота — тоже товар, который легко обменивается на одежду и еду для дочки. В конце концов, годы, те далекие годы, когда им с тёткой подчас жрать было нечего, списывают все.

А эти мужики шлялись к ней в дом, ничего не боялись, никаких трудностей. Таня. Танечка. Танюша. Тетка крутила пальцем у виска, что ей еще оставалось? Вопросов не задавала. За что племянница наказывает себя, не представляла. Это ведь наказание? Галка психовала: «Ладно я, кобылья морда, но ты-то чего? Чего тебе надо? Любого бери, и пусть он голову ломает, как тебе жить».

Дура Галка. Ничего не понимала.

Никто не понимал того, как она жила. Не одна, но никого к себе не подпуская.

Потом, позже, всю жизнь и до сих пор были другие. Со своим: Таня, Танечка.

А Зорина ненавидела собственное имя, которое звучало чужим, не Диминым голосом.

Одновременно с тем, как она мысленно назвала его, которого давно отвыкли звать губы, по гравию дороги взвизгнули колеса отъезжающего автомобиля. И этот звук включил в ней что-то дикое, первобытное, отчаянное. Отчего, казалось, запылала голова так сильно, что хотелось кричать, что остудить можно только в ледяном море, но даже декабрь в этом году слишком теплый. Слишком теплый декабрь.

Как в тот год, когда она полюбила не того мальчика, которого следовало, мальчика, которого было нельзя любить…

… просто иногда такое случается среди мутного, серого и вязкого, почти ощутимого от влаги густого воздуха, наполненного дождем и туманом, набиравшего силы в ту самую единственную минуту, когда он перестает быть жизненно необходим. А жизненно необходимым становится то, что заслонило остальной мир.

В голове еще не отпечаталось. Глаза еще не видят. Дыхание ровное. Только волоски на руках приподнялись, но это от сырости, пронизывающей до костей. Не чувство — предчувствие. Однажды потом, много лет спустя, когда можно будет оглянуться назад, придет понимание: это случилось. Сейчас — случилось. И уже ничего нельзя остановить, потому что себя не остановишь.

Просто иногда такое случается…