На берегу незамерзающего Понта

А он и не трогал, только молча смотрел на нее. Думал ли, что они могут когда-нибудь встретиться? Наверное, да. Но не позволял себе мечтать, как это будет, что они скажут друг другу. Фантазия безгранична, а в жизни всё и всегда случается по-другому. И перед ним — явное тому доказательство.

— Иван Мирошниченко… Ты не понимаешь, — снова заговорила Таня из своего междумирья — пограничного между теми мыслями, в которых блуждала, и внешним, где рядом с ней сидел Дима. А потом спохватилась, засуетилась, выкрикнув: — Господи, ты же ничего не понимаешь!

И зачем-то полезла в сумку, вынимая из нее телефон. Несколько щелчков по экрану. И перед носом Мирошниченко оказалась фотография его собственного сына со светловолосой девушкой в незнакомом интерьере.

— Это он? Он?! — всхлипнула она.

— Только не плачь, пожалуйста. Это — он. Просто объясни, что случилось. Откуда у тебя этот снимок?

— Это моя кухня. А ее ты знаешь?

— Твоя кухня? — удивленно присвистнул Дмитрий. — И что Ванька делал на твоей кухне? С ума сойти.

— А ее ты знаешь?! — закричала она так, что ее крик звоном отзвучал в его голове.

Мирошниченко схватил ее за руку и чуть сжал.

— Нет. Кто это?

— Это Поля. Поля — твоя дочь. И твой сын живет с ней несколько месяцев.

— Кто? — он успел выдохнуть одно-единственное слово и стал хватать ртом воздух. Резко выпустил ее руку, дернул узел галстука, расстегнул пуговицу рубашки. Но воздуха по-прежнему недоставало. А в голове долбили Татьянины слова. И он не знал, что сильнее его поразило: то, что у него есть дочь, или что его дочь и его сын…

Таня все еще сидела рядом. Так близко, впервые за двадцать лет, когда они жили на берегу одного и того же моря, но будто по разные стороны этой вселенной. Сидела и безудержно рыдала, уткнувшись в ладони. По-бабьи, с подвыванием.

— Господи, боже мой, — выкрикивала она, — да за что же это? Сначала ты, теперь он! Почему, Дима? Я же все сделала, все на свете сделала, чтобы подальше быть, чтобы совсем не касаться тебя!

Да, она сделала все. Действительно — все, что могла сделать девятнадцатилетняя девчонка. Обрубила концы, бросила университет, сбежала к тетке. Гнала его, что было силы гнала — тогда, много-много лет назад, чтобы в эту ночь не спать, чтобы теперь на годы забыть, что такое сон.

Тогда, после отъезда Штофеля, она на автомате набрала дочкин номер, успела услышать от нее: «Привет! — а потом быстро, на одном дыхании: — Мама, я не могу, Ванька приехал! У нас только сегодня! Я завтра позвоню!»

И короткие гудки в трубке, разделившие всю ее жизнь на до и после.

Она орала, волком выла в своей комнате, и, слава богу, никто ее не слышал — Галка уехала к сыну, в город, на все праздники. Она металась по дому, каждое мгновение меняя решение от того, чтобы мчаться немедленно в Одессу и вытолкать Ивана из квартиры дочери, до того, чтобы разыскать Диму. А разыщешь — как к нему подступиться?

И истерично смеялась, представляя, как запишется на прием за месяц. Она — к нему.

Под утро была выкурена сотая, наверное, сигарета, а решение принято. Сама за руль не села, вызвала такси. Выяснить все до конца. Ради Поли она обязана была выяснить все до конца. И ее отчаянный рывок по бульвару к нему — к которому теперь и не подойдешь, чьи ежеутренние променады не более чем показуха, но в то же время ее единственный шанс — это бег слепого по пересеченной местности.

— Он ей брат, понимаешь? — рыдала она. — Брат! Как такое может быть, Господи!

— Брат, — следом за ней повторил Мирошниченко, — брат и сестра. Так не должно быть.

— Так не должно быть… — прозвучало рядом. Совсем близко от них.

* * *

Распахивать глаза совсем близко от нее — чистый кайф. Даже сейчас, в темноте, ничего не видя, но слыша сопение в подушку и чувствуя тепло, исходившее от мягкого тела. За зашторенными окнами все еще светили уличные фонари. Шесть утра. Темень.

Мирош спросонок криво усмехнулся, и его пальцы пробежали по голой Полиной руке вниз, до самой ладони. Он легко ее пощекотал, а когда реакции не последовало, те же пальцы переместились под ткань шортов, в которых она спала, и пробрались в горячие и влажные после ночи складочки, находя заветную точку клитора.

— Подъем, женщина, — загудел он ей на ухо.

— Ночь на дворе, куда тебя несет? — сонно пробормотала Полька и уткнулась носом ему в плечо.

— Ту-да, — прошептал Иван, снова ее пощекотав. — Хочу, чтоб ты по мне скучала. Когда человек спит, он не скучает. Начинай прямо сейчас.

— Я все время по тебе скучаю, даже когда сплю. А ты нет, да?

— А я без тебя не сплю, поняла?

— Поняла, — улыбнулась она и придвинулась к Ване еще теснее.

Потом он варил им обоим кофе на кухне, пока она вылеживала еще хоть пять минуточек. Приготовление кофе в их теперь общем доме входило в его обязанности. Он вообще заявлял, что это не женское дело. И думал о том, что еще пять дней — пять! — и он проснется уже ее мужем. Отыграть только концерты во Львове, Тернополе и Киеве. А потом приехать третьего января и расписаться. План такой. План шикарный.

Сейчас они вот так существовали — его наездами.