На безымянной высоте

Солнце медленно выкатилось из-за темной стены леса и зависло над его синей безбрежностью, окутанное в сизоватую дымку. И земля, и бескрайнее небо, и бесконечный массив леса, и далекие темно-фиалковые холмы — все было наполнено сумеречным утренним покоем, благодатной целительной тишиной. Поэтому наше спешное приготовление к бою казалось каким-то противоестественным. Но мы знали, что хорошо устроенный окоп защитит тебя в бою надежнее, чем каменные стены…

— Теперь давайте осмотрим нашу крепость, — кивнул Байрачный в сторону фольварка. — Хочу доподлинно знать, насколько все это отвечает нашим намерениям.

Он быстро и легко перебегал от строения к строению, ловко, как кошка, забирался на чердак или на крышу, чтобы с высоты осмотреть все вокруг. Мы, командиры взводов, едва за ним успевали. Самое лучшее впечатление произвол на нас двухэтажный дом, в котором недавно, наверное, жили хозяева — старые или новоявленные. Толстые каменные стены, узенькие окна-бойницы наводили на мысль, что этот дом — уцелевшая часть старинного замка. Но все оценивалось тогда с точки зрения пригодности его к обороне…

Фольварк с трех сторон обнесен невысокой каменной оградой, которая уже полуобвалилась во многих местах. А с западной стороны стены совсем нет, лишь кое-где проступают у самой земли ее остатки. С этой стороны к самому фольварку подступает молодой сосняк, за ним виднеется речушка с пологими заболоченными берегами.

Неслышно, будто на цыпочках, подбегает, ординарец Байрачного и подобострастно говорит:

— Товарищ старший лейтенант, уже завтрак остывает на столе.

Байрачный махнул рукой, и тот исчез.

— Ну и мордатый же он стал, с тех пор как у вас стал служить ординарцем, — замечает командир танкового взвода Юргин.

— У него железные нервы, его ничем не проймешь, да и на аппетит не жалуется. — Байрачный перепрыгивает через кучу кирпича и направляется к каменному зданию. — Вот дня три поворочает землю, подготавливая окопы и траншеи, глядишь, и похудеет…

В довольно просторном и сумрачном зале первого этажа — людно. Несколько разногабаритных столов сдвинуты в один ряд и накрыты вместо скатерти большим куском обгоревшего брезента. Им раньше, когда он был целый, накрывали на длительных стоянках «тридцатьчетверку». Теперь он служит танкистам или ковром, если они ночуют под открытым небом, или же скатертью. На импровизированном большом столе поблескивают алюминием надраенные солдатские котелки, от которых пахнет поджаренной гречневой кашей, а между котелками несколько старинных массивных блюд — хозяин, видно, не успел их прихватить. На блюдах краснеют, как жар, помидоры, нарезанные вперемежку с кольцами сочного лука.

За столом сидят на стульях, табуретках и каких-то ящиках человек пятнадцать автоматчиков и несколько танкистов в черных комбинезонах. Николай Губа раскладывает на расстеленных обрывках газет нарезанный ломтями ржаной солдатский хлеб. Когда на пороге появился старший лейтенант Байрачный, все поднялись.

Он окинул быстрым взглядом присутствующих и с удовольствием заметил, что тут лишь половина личного состава роты. Выходит, старшина Грищенко на самом деле молодец, поступает как опытный командир, по своему разумению. Устроил завтрак посменно, для того чтобы не оголять оборону. Распорядился сам, распорядился по-хозяйски. Байрачный уже не впервые убеждается, что не ошибся, назначив там, во Львове, Григория Грищенко старшиной, когда тот только что возвратился из госпиталя. В штабе батальона выражали сомнение: справится ли? Полгода, мол, не был в роте, многих бойцов — из нового пополнения — не знает. К тому же рота ведет бои… Но Байрачный настоял на своем. Он давно подметил, что у Грищенко больше, чем у других подчиненных, проступает «хозяйственная жилка», присущая истинному крестьянину. Для старшины такая черта характера, считал Байрачный, необходима… Кроме того, оказалось, что Грищенко обладает хорошей памятью. Через несколько дней он уже знал поименно каждого бойца, знал его личные качества, знал, что можно от него требовать, потому что ходил с ротой в каждую атаку, штурмовал вместе со всеми кварталы местечка Рудки, бросался в рукопашную, когда приходилось сражаться с врагом за отдельные дома.

— Почему здесь представители только двух танковых экипажей, а от Федорчука никого? — спросил у Грищенко.

— Заняты небольшим ремонтом, — басом ответил тот. — Пообещали успеть на вторую смену, — Голос Григория Грищенко после его возвращения из госпиталя стал еще более басистым. И весь он за прошедшие полгода заметно возмужал, исчезла эта юношеская угловатость, которая служила мишенью для всяких солдатских острот. Теперь на его статную фигуру поглядывают бойцы, особенно молодежь, с уважением.