На ближневосточных перекрестках

Везде — вдоль речек и ручьев, в горах, в деревнях — рощи стройных тополей. Тополя быстро вырастают, и уже через три года крестьянин срубает длинное дерево, а обрезанную верхушку втыкает в землю.

Минуем небольшую деревушку Барселини, в окрестностях которой обнаружена пещера Кусбай-Саби со следами стоянки древнего человека, затем проезжаем Галалу, лежащую у подножия горы Хоркурда. Еще несколько километров — и мы видим самую высокую гору Ирака — Сакри-Сакран, покрытую вечным снегом. У ее подошвы, на стрелке двух речек — Сакри-Сакран, образующейся из тающих снегов, и Балакати — стоит деревушка Пауперадан, что в переводе с местного диалекта курдского языка означает «стрелка», или «место между двумя реками».

…Сижу на большом валуне и смотрю на гору Сакри-Сакран. Иногда курды называют ее Хассар, что в переводе означает «холодный», и добавляют «качал» (лысый).

Передо мной поднимается скалистый утес, освещенный последними лучами солнца. На лысом Хассаре, лежит серый снег. Скалы с одной стороны горы темнеют; тень постепенно покрывает подножие, затем вершину, над которой розовые перистые облака плывут к одинокому дереву, — наконец все скалы погружаются во мрак. Только гора Хассар еще розовеет в лучах заходящего солнца.

Слева от меня — узкий мостик через ручей. Ручей завален красноватыми и серыми валунами. Зацепившись в воде, нервно бьется тополиная ветка. По камням прыгают трясогузки и похожие на синиц птички с темными спинками и короткими хвостами. На самой стрелке бьет родник. Его обложили камнями и забрали в трубу. Вода холодная до ломоты в зубах, во очень вкусная. Сюда с пустыми жестяными банками тянется детвора: девочки в цветастых платьях с мелко заплетенными косичками и мальчики в широких, суживающихся к щиколоткам шароварах. Дети, устроившись на большом гладком валуне, голышами разбивают еще совсем незрелые грецкие орехи. Орехов очень мной — вся долина сплошь покрытая ореховыми деревьями, и во время сбора за 1 динар дают 2 тыс. орехов.

Кака Шлеймон провожает нас в отведенный капер, выдает два толстых ватных одеяла: ночью будет холодно. Сквозь крышу шалаша видны крупные звезды, тянет прелью, по сухим листьям шумно шлепает лягушка. Спать не хочется, и я пытаюсь разговориться с Шлеймоном.

Этот голубоглазый курд пришел сюда из-под Мосула. Знакомясь со мной, он назвал себя «кака Шлеймон».

Прежде чем лечь спать, мы поужинали пшеничными лепешками (нон) и кислым овечьим молоком, налитым из охлажденного в роднике глиняного кувшина. Хлеб гостям выдают бесплатно и в любом количестве; но за выброшенный кусок строго наказывают: хлеб достается с трудом и разбрасывать добро негоже. На завтрак, по словам Шлеймона, нам также дадут нон, масло, варенье — (душар) из винограда или инжира и, возможно, мед. Обычно обед состоит из чечевичной похлебки с помидорами, — куска баранины или курицы. В праздничные дни угощают саваром или рисом. Савар — сухая каша из толченной пшеницы, подобная мосульскому бургулю. Пшеницу отваривают, сушат на солнце, затем толкут в ступе (джуни) или везут на мельницу (достар). У курдского риса большое и толстое зерно. Рис варят в котле, затем его отбрасывают, а воду сливают. На дно того же котла кладут нон, и на него высыпают сваренный рис. Теперь в котел льют кипящее масло или баранье сало, плотно закрывают его крышкой, закапывают котел в горячие угли, и через полчаса блюдо готово.

Шлеймон отказывается от сигареты: он курил с 7 лет, а недавно бросил. Зато он большой знаток табака. Табак по-курдски называется «тютен» и бывает нескольких сортов. В районе Сулеймании выращивают желтый ароматный сорт «шавер», а в районах, где мы находимся, — сорт «бондар», тоже ароматный, но коричневого цвета. Как только сходит снег, отведенный для табака участок вспахивают, засеивают и закрывают ветками, спасая семена от воробьев. Через месяц появляются ростки. Участок обильно поливают и делают на нем полосы, которые равномерно засаживают рассадой. В течение трех-четырех дней поле поливают утром и вечером, а затем один раз в неделю. К осени табак вымахивает на метр с лишним, и тогда начинается сбор. В Дахоке и Захо, севернее Мосула, табак рубят под корень вместе с черешками и подвешивают на веревке для просушки. В районе Наупердана собирают только листья. Их пачками складывают на крыше и сверху накрывают ветками, чтобы они лишь немного привяли. Через два-три дня листья нанизывают на нитки и развешивают для просушки. Измельченный табак просеивают и делают самокрутки из папиросной бумаги, которая продается в лавках. Самокрутку обязательно вставляют в мундштук. Даже самый последний бедняк может смастерить себе басек из дерева, и если у него нет мундштука, то это первое доказательство его нерадивости и лени. Табак продается в Равандузе на кирасы. 1 кирас, равный примерно 1,5 кг, стоит 250–400 филсов.