На ближневосточных перекрестках

Я стою у этих ворот и рассматриваю животных, призванных внушить страх и благоговение всем проходящим под ними. Вот фантастический дракон с когтистыми лапами орла и хвостом в виде змеи. Его тело покрыто чешуей, небольшая плоская голова увенчана завитым в спираль рогом, из сомкнутой пасти высовывается раздвоенный язык. На гигантских воротах с двумя выдающимися вперед башнями насчитывают 575 барельефов фантастических животных.

Минуя небольшой музей, пристроенный к внутренней стороне ворот, поднимаюсь по каменной насыпи на Дорогу процессий, построенную Навуходоносором для торжественных религиозных шествий в честь бога Мардука и, протянувшуюся почти параллельно Евфрату. Некогда она была вымощена квадратными известняковыми плитами, положенными на кирпичную основу, залитую для прочности асфальтом. Зазоры между плитами были заделаны асфальтом, высохшие кусочки которого сегодня рассыпаны по обе стороны широкой дороги, сжатой с обеих сторон высокими стенами. На этих стенах цветными глазурованными кирпичами были выложены 120 львов с развевающимися гривами и открытыми в немой ярости пастями. Дорога процессий представляла собой также часть городского укрепления, и пытавшийся прорваться в город неприятель неминуемо оказывался в каменном мешке, часто становившемся его могилой. Но сейчас все это выглядит совсем по-иному. Лишь на отдельных отрезках Дороги процессий сохранилась мостовая из гигантских плит, остались серые стены, а изображения страшных львов поблекли.

Продолжая путь дальше, выхожу на холм, где стоит скульптура льва, подмявшего под себя человека. По одной версии, это символ силы и власти царей Вавилона, подчинивших своих врагов, по другой — лев как бы взял под свою защиту человека, символизирующего народ Вавилона. Существуют и другие версии.

Еще несколько минут брожу по холмам, усыпанным битыми кирпичами, в сопровождении полицейских в темной суконной форме с тяжелыми винтовками. Они служат в туристической полиции. В ее обязанность входит охранять памятники от чересчур охочих до сувениров посетителей и мальчишек, предлагающих туристам «древние» глиняные фигурки.

В черте старого Вавилона теперь находится небольшая деревня, за которой виднеется Евфрат. Я несколько раз был в Вавилоне и видел летом обмелевшую реку, которую коровы переходили вброд, а весной — бурлящий пенистый поток, выплескивавшийся на низкие берега.

Как-то, бродя по развалинам Вавилона, я зашел в деревню и оказался свидетелем местного праздника с музыкой и песнями. Часть зрителей сидела на брошенных на землю пальмовых стволах, другая — на уже распиленных чурбаках. Рядом были сложены розовые пальмовые поленья, пахнувшие свежими яблоками и сеном. Из четырех музыкантов один играл на джузе — четырехструнном инструменте, известном еще в древней Персии, второй — на деревянной дудочке (най), и двое других — на ударных инструментах: даффе синджари — бубне с металлическими тарелочками и дунбаке — глиняном горшке с расширяющейся горловиной, обтянутом бараньей шкурой. При ударе ладонью дунбак издает звук «дам», при ударе пальцами — «тяк». Во время исполнения на дунбаке отбивается такт, и к его ритму подстраиваются другие инструменты.

Музыканты пели. Когда дунбек и даффа замолкали, игравший на джузе араб, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, тянул хриплым голосом грустную мелодию. Его кадык под заросшим седой щетиной подбородком мелко дрожал, вены на шее надувались; Джуза и най вели за голосом и повторяли мелодию. Все арабские народные песни грустные. А эта была особенно печальной… В ней говорилось об усталом путнике, держащем путь и свою деревню. Жаркий день кончился, и наступила прохладная ночь, затянувшая небо синим покрывалом с яркими звездами. Конь путника спешит, ибо он уже чувствует запах стойбища…

И вот я снова в пути… Проезжаю Хиллу — центр одной из 14 иракских провинций. Когда иракцы говорят о Хилле, они всегда добавляют «фейха» — «зеленая». Город действительно таков. На много километров вокруг раскинулись массивы финиковых пальм и фруктовых садов.

Мелькают по сторонам, аккуратные двухэтажные домики, окруженные небольшими садиками, просторный городской стадион, башня с часами, три высоких цилиндра нового элеватора, сооруженного по проекту советских специалистов. Хилла раскинулась по обе стороны одного из-рукавов Евфрата.

На крыше здания муниципалитета, в самом центре города, аист свил огромное гнездо. Эту мирную птицу иракцы очень любят и ласково называют «лаклак», — подражая звуку, который издает аист клювом. В аистином гнезде среди кучи крупных сучьев и палок свили гнезда вездесущие воробьи. Эти нахальные квартиранты, потеряв всякое уважение к хозяину, важно обозревающему с высоты Шумящий внизу город, чирикали и дрались у аиста под ногами. Путешествия по Ираку, я не раз встречал аистиные гнезда в самых неожиданных местах: на высоких минаретах мечетей, куполах христианских церквей, на высокой арке древнего Ктесифона, на 100-метровой мачте-радиостанции под Багдадом.