На бобровых тонях

— Где же, мамочка, все-таки мой первый батька? У этого даже и сапоги не такие — один черный резиновый, с дыркой на пятке, а другой — брезентовый какой-то, желтый, и голенище порванное…

— Как это — не батька? Вот подою корову, а он покуда поспит. Да не смей будить его, пока сам не проснется, — только ведь глаза смежил.

Мать взяла кружку, накинула сверху вдвое марлю. Тугая белая струя враз прогнула марлю в кружку. Корова косилась, крутила головой — пугала меня.

— Бери, пей. — Мать подала мне кружку с молоком. — Да не убегай из дому, а то сегодня весь день на тебя удержу нету.

— Так ведь и Нинки нет, и Женика…

— Они в Малиновку побежали — скажут нашим, что батька вернулся.

Мать додаивала корову. Я выпил молоко, посидел немного на завалинке и вернулся в хату. И уже никуда не убегал — ожидал, когда же проснется мой батька.

…А потом, когда отец ушел в партизаны, как мы все ждали его!

Обычно наведывался он около полуночи. Сначала у него был обрез какой-то, а потом пришел с ручным пулеметом…

Я никак не мог уснуть. Ночь была темная, ветреная. Казалось, вот-вот густой страшный мрак выдавит окна, зазвенит стекло, и зябкая осенняя стужа ворвется в хату. Я прячу голову под одеяло. Женя рядом со мной, но он спокойно спит, посапывая. Вдруг слышу, как ровно и знакомо звенит оконное стекло — снаружи кто-то стучит в него.

— Мама, таточка пришел! — радостно воскликнул я. — Слышишь, мама?!

— Тише, сыночек, тише… Может, это немцы, — шепчет мать, слезая с печи. Она осторожно приблизилась к окну, спросила: — Кто? — и чуть приподняла шторку.

Вместо ответа снова послышался тихий и такой же ритмично-спокойный стук в оконное стекло. И мать пошла отпирать дверь, встречать отца. Я принялся будить Женю. Он проснулся сразу же, как только услышал, что пришел отец. Проснулась и Нина. Мы все притихли и ждали. И только Надя, меньшая наша сестричка, которая не умела еще радоваться вместе с нами, тихо спала в люльке.

Отец, как только вошел в хату, помог матери завесить одеялами окна, зажег на загнетке лучинку и потом уже подошел к кровати. Мы наперебой кинулись к нему.

— Как вы тут, дети мои? — и каждого из нас долго, по очереди, обнимал и целовал. — Ну, не шумите только…

На столе уже ожидали отца молоко и краюшка хлеба.

— Перекуси, Грасичка, а я тем временем соберу чего…

Посреди хаты стоял на ножках отцов пулемет, дулом направленный на дверь.

Я так же, как и Женя, высунулся из-под одеяла и издали разглядывал пулемет.

— Тата, а почему пулемет насторожился, как собака?

— Он всегда такой, — ответил нам отец.

— И кусается?

— Фрицев еще как кусает!

— И они дохнут?

— Как мухи на морозе.

— А пулемет бегает?

— Бывает, что и бегает, но редко.

О том, как «бегал» отцов пулемет, я узнал значительно позже — уже после войны.

Сидели партизаны в засаде — как раз неподалеку от Соколовского моста, где лес подступает к самому шоссе. Был там и мой отец с пулеметом. Показались немецкие грузовики. Два. Их и обстреляли. Разбили. А следом — целая колонна машин, и немцев полно. Начался бой. И вдруг отцов пулемет замолк. Немцы опомнились — наступать. Лезут напролом — много же их! И уж совсем близко подошли, а отец все молчит со своим пулеметом, не стреляет… Партизаны отступили. Вернулись в отряд, отец проверил пулемет — стреляет. «Что за черт!» — думает. И решил, что испорченный, сплющенный патрон попал и заело затвор. А через день-другой снова пошли на задание. И снова пулемет неисправным оказался, отказал. Тут уж все серьезно забеспокоились, отец — тоже, так как даже командир, как ему вдруг показалось, стал глядеть на него подозрительно: когда надо стрелять, он молчит… Посмотрел пулемет оружейник Петрок Кучевей, стрельнул — все нормально, оружие исправное.

— А ты, Петрок, — говорит отец оружейнику, — попробуй с полдиска выпусти, побольше постреляй… Увидишь — закапризничает.

— Полдиска, говоришь? — подозрительно усмехнулся оружейник. — Собаке под хвост полдиска, да? — и доложил командиру, что пулемет исправный.

Командир, правда, не стал экономить патроны. Лег за пулемет и хотел разрядить диск одной очередью, но ему это не удалось: пулемет замолк после нескольких выстрелов. Поднялся командир с земли и приказал оружейнику:

— Отремонтировать и доложить мне, ясно? Проверю сам! — и хотел уже идти, но тот начал оправдываться:

— Так ведь пулемет исправный! Все в нем на месте…

Командир достал из нагрудного кармана какую-то бумажонку, потряс ею перед носом Кучевея:

— Ясно, что надо делать? Отремонтировать как следует! И чтобы этих вот штучек не было… Он тут же порвал надвое сложенный листок и ушел.

Тогда отец видит, что Петрок слабак в таком оружии, и сам взялся за пулемет. Пришлось заменить ствол, так как в прежнем был проржавленный патронник. Ствол он переставил из Кучевеевого пулемета. Кучевей поначалу согласился, отдал ствол, а когда убедился, что его пулемет перестал стрелять, завертелся ужом…

* * *