На бобровых тонях

«Так вот ты какой, Малинин! Ну и рост!.. А шофер — маленький. Удивительно: Пат и Паташон!» — думал я, не сводя глаз с приезжих.

Познакомившись, отец показал на меня:

— Сын мой.

— И конечно, охотник? — спросил шутливо Малинин. И уже ко мне: — Стрелять умеешь?

— Умею.

— Не подходишь, значит… Стрелки мне не нужны. Я подбираю для своей экспедиции таких хлопцев, кто умеет ловить дичь… Не стрелять, а ловить здоровой, без единого дефекта… — Малинин наклонился и шепотком сказал мне на ухо: — Скорей в кузов, саквояжик подай!

Я стремглав метнулся в кузов машины, но что подать, не понял. И только потом, когда заметил на новом белом брезенте кожаный, наподобие небольшого чемоданчика, портфель, догадался, что это и есть саквояжик.

— У тебя один сын? — спрашивает Малинин у отца.

— Нет, это средний. Еще два сына, да и дочек полна печь… — смеясь, отвечает тот.

Малинин оглядывает отца: незаметно косит глаза на пустой левый рукав, смотрит на его изуродованное лицо, на латаные резиновые сапоги-отопки. Затем достает из саквояжика папиросы, и вот вся «братия», кроме меня, начинает курить. Шофер, который при знакомстве назвался Петькой, сразу же, как только закурил, забрался в огород и начал там лакомиться ягодами, которые у нас называют диким виноградом. Ягоды вкусные, и Петька даже причмокивает — возбуждает аппетит у Малинина.

— Александрович, вот где вкуснота, слышишь? Какие-то необыкновенные ягоды, сочные и сладкие — объеденье!

— Герасим, гони его из огорода дубцом! — смеется-шутит Малинин. — Оголит он твой виноградник, увидишь!

— А ты возьми, Александрович, хоть одну ягодку… Возьми! Не ягода — конфетка, во рту тает! — говорит Петька, нагибая очередную ветвь лозы.

— Барбарис? — интересуется Малинин и разглядывает листья лозы, трогает крупную гроздь пальцами.

— Может, и барбарис, а может быть, и нет, — говорит отец. — Только у нас эти ягоды зовут диким виноградом.

— Дикий виноград не такой, — неуверенно говорит Малинин и, отщипнув несколько ягод, кидает их в рот, пробует на вкус. — Все равно как ирга… Да, это ирга.

— Какая там ирга! Это просто виноград такой. И может, он совсем не дикий, а наш, белорусский виноград. Только мы его диким прозвали. Вино из этих ягод доброе…

Подошла как раз мать.

Михальков первым заметил ее.

— Вот приехали, Николаевна, к твоему хозяину, — сказал он, здороваясь.

— Неужто мой хозяин кому-то еще и понадобился?

Малинин так же, как и Петька, увлекся ягодами. Но как только услыхал голос матери, отпустил ветку, подошел ближе и поздоровался с матерью, познакомился.

— Герасим, так ведь жене твоей и семнадцати не дашь… Ого, цыганочка, ого-о, царевна! — и смеется. — Ну и ну! Жена-молодуха и дети женихи-невесты!

«И шутник же этот Малинин», — заключаю я и почему-то — сам не знаю почему — радуюсь, мне весело.

Усмехается и мать, но любезно-настороженно.

— Сынок, ступай принеси из хаты скамейку, пусть гости тут вот в тени сядут… Ой, заругает меня бригадир — на работу опаздываю!.. Так я побежала, Граська.

— Беги-беги, а мы тут мужа твоего увезем, — пошутил Малинин. И я подметил, как он время от времени потешно дергает носом и губами.

Принес скамейку. Стал ждать, когда Малинин сядет. Он обязательно, думалось мне, снимет свою шляпу, а я тем временем увижу: может, и волосы и уши так же, как нос и губы, у него дергаются? Мне казалось, что все это он делает, чтоб посмешить нас. «Вот ловкач. Ну настоящий артист!»

И правда, вскоре Малинин сел на скамейку. И шляпу даже снял, повесил на кол. Ну и шляпа же у него — вся иссечена дробью, особенно макушка. Должно быть, прицельный был выстрел. Да, видать, и ружье било кучно или, может, кто совсем близко стрелял, когда он подкинул шляпу…

Сколько я ни наблюдал, а волосы у Малинина не шевельнулись даже, уши тоже не дергались. И я подумал, что у него все это, видимо, от контузии. Помню, отец рассказывал, что именно от контузии случается такое — тик…

Малинин притушил папиросу, сказал:

— Думаю, Герасим, что мы договоримся.

— Видишь, Граська, из самой Москвы за нашими бобрами приехали! — горделиво вставил Михальков, словно дорогу перебежал.

— Москве или Ленинграду пока еще рановато. А вот в Сибирь надо — для расселения. Там же отличные угодья, только и жить бобрам, — сказал Малинин.

— В Сибирь? — переспросил удивленно отец. — А каково им там зимой будет, бобрам нашим?

— К холоду они привычны, — пояснил Малинин.

— Если для расселения, то и правда — мудро. Но зверь-то этот хитрющий, навряд ли можно изловить его живьем, — сомневается отец.

— Ловили же… В Америке запросто это все: требуются живые — пожалуйста! Там у них бобров много. Неужто и мы не сможем развести столько, чтобы начать промысел? — Малинин обвел возбужденным взглядом присутствующих.

— Все можно, чего ж. У нас тут бобры есть. И в Проне, и в Соже, и в озерах… Дай боже сколько развелось! Но мало кто обращает на них внимание. Живут — и ладно, — говорит отец.