На большой реке

Теперь, проходя из зрительного в белоколонный зал столовой, к столику, в сопровождении дочери и ее подруги Лили́ , профессорша Д. громко, и даже рассчитанно громко, говорила:

— Это ужас: говорят, Лебедев взял ее прямо из какого-то котлована. Говорят, она простой экскаваторщик! И вы ее видели, Лили, ну, что он мог найти в ней?

Лили, уже не молодая, постная блондинка, с длинным и тонким, как пластинка, носом, придающим ей унылость, лишь сочувственно вздыхала.

И профессорша закончила так:

— И, помимо всего прочего, носитель такого имени, как Дмитрий Павлович Лебедев, не может считать свой брак только своим личным делом: он академик, он знаменитый ученый. Жена должна достойным образом представлять его в обществе. Вот он собирается скоро в Софию, в Белград, в Стамбул. У него там будут ответственные встречи. Представляю! Пусть это останется между нами, Лили, но вы знаете, что одно время Лебедев посещал наш дом довольно часто, и, конечно, не ради меня... И что же? Я скажу, как чужая, беспристрастно, а вовсе не потому, что это дочь моя: разве не могла бы она достойно представлять его в любом обществе, она, вдова профессора, привыкшая с юных лет вращаться в академических кругах?.. Наконец, простите меня за откровенность, но одно время нам казалось, что он без особой нужды участил свои визиты к вашему отцу. Конечно, они люди одного дела, коллеги, но все-таки!

Лили покраснела и потупилась.

— Не смущайтесь, Лили, эта ваша тайна известна только нашей семье. И притом совершенно случайно: только потому, что наши парадные выходят на одну площадку...

Никогда прежде не подумал бы академик Лебедев, что он обязан был согласовать свою женитьбу с профессоршей Д.!

Ужасаясь, негодуя, дивясь, вскрыл он однажды и анонимное письмо. Печатными, раскоряченными буквами там было начертано: «Вы — историк. Вы связаны с Востоком. Вам небесполезно получить еще одну крупицу восточной мудрости: «Когда старый женится на молоденькой, он уподобляется неграмотному, который покупает книжку в надежде, что ее прочтет сосед».

Дмитрий Павлович плюнул и расхохотался. Это хоть было не лишено остроумия. Однако думал ли он когда-либо, что найдется в такой среде хоть одна душа, способная на анонимку!

Он горько задумался. Нет, он много и много раз всматривался в свое чувство к Нине. Вся кровь его была насыщена этой любовью, дышала ею, излучала любовь. Не только ее тело, голос, но один стук ее каблучков, доносящийся из соседней комнаты, стакан чаю, принесенный ею в его кабинет, ее шубка, ботинки, шпилька, оброненная ею у него, — ну, словом, все-все, что исходит от нее, связано с нею, воспринималось им как радостное чудо, вступившее в его одинокую жизнь.

А разве не любит и она его?

Да и какое им дело до этого? Ведь вот они с Ниной не бегают же и не разузнают, кто на ком женился и сколько лет мужу и сколько жене. И какая, в сущности говоря, была бы торгашеская пошлость, выходя замуж, заранее прикидывать: а когда муж может умереть, на сколько годов будет счастье? Да пусть на год, на два или на три года, лишь бы это было подлинной любовью, подлинным счастьем. А главное, это тот могучий прилив, нарастающий напор творчества, который он чувствует в себе с того времени, когда Нина стала его женой. Вот же он перед ним, на столе, заветный труд, в котором оправдание перед наукой и народом всей его жизни! До нее, до Нины, почти от самой юности, одни только думы, одно только всматривание в предмет, и все как-то не считал, что уже пора обмакнуть в чернила перо и начать писать: все почему-то страшился погрузить плуг своей мысли в эту целину — Святослав и Византия. А годы уходили и уходили. А теперь? И академик Лебедев с чувством гордости и счастья похлопал ладонью по большой стопе свежеисписанной бумаги: это был почти уже готовый вчерне первый том его заветной работы.

«Так что же? — продолжал думать он. — Во имя чего, спрашивается, я должен отступиться от нее, отдать ее? Вот уж это было бы подлинно слабостью, самым настоящим духовным самоубийством. Да я и жить не могу без нее!»

Он показал Нине анонимку.

С горечью и презрением отшвырнула она эту бумажку.

— Жаль мне их!.. Жалкие, несчастные людишки!.. — И тотчас же забыла об этом.

Нина с головой ушла в заботы о муже, в изучение его трудов. Вечерами они уходили на каток, иногда в театр.

Вскоре же, как они приехали, Нина попросила Дмитрия Павловича обстоятельно познакомить ее с его большой, но запущенной библиотекой, в которой отыскать нужную книгу мог только он сам, по памяти. Она съездила в библиотеку Дома ученых и попросила научить ее, как составить научный, настоящий каталог большой личной библиотеки. Почти каждый день, возвращаясь домой, Лебедев заставал Нину, одетую в синий халатик, повязанную косынкой, в своем кабинете, где она трудилась над книгами.

Ей помогала и няня. Тайно от Дмитрия Павловича, когда он уехал на неделю в Киев, они с Варварой Тихоновной призвали краснодеревца и стекольщика, и, вернувшись домой, Дмитрий Павлович увидел все свои полки застекленными.