На большой реке

Они остались одни. Бороздин звякнул в настольный колокольчик, вошла девушка-секретарь, маленькая, с тихим голосом, с розовой длинной гребенкой в стриженых волосах. Бороздин распорядился выписать ордер на имя Зверева.

— Так скажи ему, пускай приходит за ордером, — сказал он Журкову.

Тот добродушно прищурился.

— Признаться, я прихватил его с собой, ведь я ж в тебе был уверен... Большое, нужное дело сделал ты! Прямо-таки от политотдела благодарю!

Он потряс Бороздину руку.

Вошел Зверев.

— Вот он, вот он, корпус печати! — приветствовал его Журков.

Корреспондент смущенно отшучивался.

— Ты что же это, — кричал на него Журков, — засел на своем правом берегу, а левого и знать не хочешь? Река об одном береге не бывает. И Волга-матушка, она тоже о двух берегах. Смотри! Ведь я знаю: копишь роман... в пяти томах, с прологом и эпилогом! Не хватит тебе одного берега.

Зверев улыбнулся.

— Одного котлована, Артемий Федорович, и то на десять томов хватит! Только бы духу хватило!

46

Будучи в Староскольске на партконференции, парторг котлована рассказал Рощину о ковше Доценко.

— О! — сказал начальник строительства. — Это было бы чудесно. Только не копаться и не кустарничать! Скажи ему, чтобы завтра к одиннадцати был у меня.

О шитах Орлова парторг пока решил умолчать. Он опасался преждевременной огласки еще не завершенного замысла.

И вот Петр Доценко, вооруженный свитком чертежей, идет, утопая в песках, по улицам Староскольска.

Большой каменный двухэтажный дом, окрашенный в голубую краску. Возле дома в знойных барханах несколько «ЗИСов» и «Побед».

Прямо из стены дома вырвался пучок проводов.

В этом доме мозг строительства.

Творимые здесь чертежи и расчеты на лоснящейся, хрусткой бумаге, неукоснительно, в жесткие сроки, претворены будут в железобетон, в электроэнергию.

Слово, сказанное здесь негромким голосом в телефонную трубку или перед щитом селектора, обладает силой перемещать миллионы тонн косной материи; оно движет необозримым полчищем стальных механизмов и агрегатов; оно собирает в один узел мысли и усилия тысяч строителей.

Здесь главное управление, которому подчинено все: и правый и левый берега.

По высокой и крутой деревянной лестнице — дом-то старинный, купеческий — Петр Доценко поднялся во второй этаж, прошел коридором и, наконец, очутился в приемной начальника строительства.

Просторная комната. Белые стены. Широкие два окна. Высокий тамбур кабинетной двери: направо — к начальнику строительства, налево — к главному инженеру.

Прямо напротив входной двери стол, а за ним секретарша — светловолосая, статная, с капризно-медлительным голосом, особенно когда говорит в телефон, и с пухлыми малиновыми губами, которые она во время разговора едва приоткрывает.

Но видно, что у нее это не от кичливости, а как-то невольно, от сознания, должно быть, детального своего знакомства со всеми рычагами и приводами, рычажками и кнопками огромной стройки.

Ей просто приятно светить отраженным светом. Ей радостно, что ее голос узнают на любом участке и правого и левого берегов.

Приемная наполнялась.

Одни пришли к начальнику, другие к главному инженеру.

По-разному сидели ожидавшие приема: кто закинув ногу на ногу, кто привалясь к спинке дивана, кто с газетой; а тот — чертя что-то и вычисляя в записной книжке.

Вошел летчик управления. Поздоровался с секретаршей, назвав ее Лидой.

Слева от секретарши, на подсобном столике, целая стая телефонов разного образца.

Она ловко и быстро орудовала ими. Одна трубка зажата между плечом и ухом. В другую она бросила два-три слова и вот уже схватилась за третью.

Только слышались легкие звоночки да сухой звук опущенной на подставку трубки.

В одну из трубок Лидия Ивановна говорила сурово, с начальственностью в голосе:

— А это кто ж такую команду дал, дежурный диспетчер, что ли? Более чем стра-анно!..

В другую — сухо, бегло, самые обычные соединительные слова, но столь веским голосом, что соединяли тотчас же, без промедления и переспросов.

— Алло-у? — с легким и, как ей казалось, аристократическим подвыванием взывает она. — Девушка, Мамалыгина дайте мне.

В третью — нежно, воркующе, панибратски.

В четвертую, очевидно от Рощина, она только слушала, бросала короткое, исполнительное «да» и тотчас спешила исполнить приказание.

«Вот эта в темпе работает! — подумал Доценко. — У этой укороченный цикл!»

Он проникся большим уважением к девушке, хотя сначала она раздражала его певучим голосом и тем, что, занятая работой, все-таки не забывала прихорашиваться.

А из кабинета начальника изредка доносился гудящий добродушный бас: «Здравствуйте, дорогой!..»

Выждав мгновение, когда секретарша была свободна от телефонов, Доценко подошел к ней и, назвав ее Лидией Ивановной, сказал, что товарищ Рощин назначил ему прием на одиннадцать.

— Да? — словно обидевшись, сказала она. — Ждите. Товарищ Рощин ничего не забывает!..

Он поклонился и смиренно отошел.

Это смягчило ее. С молодыми мужчинами она вообще была чуточку ласковее.

Она позвонила Рощину:

— Леонид Иванович! Прибыл с третьего участка экскаваторщик Доценко.

Прогудело в трубке:

— Хорошо.

И секретарша пригласила его войти.