На большой реке

Они много читали и беседовали. Нина спрашивала мужа о древней Греции, об античном искусстве. И, заслушиваясь его речами, она все с большей гордостью и любовью смотрела на него.

— Знаешь, ты — как море! — сказала она однажды. — В тебе утонуть можно! Как бы я хотела хоть чем-нибудь помочь тебе в твоих трудах.

— Девочка ты моя! — сказал он растроганно. — Чем же ты собираешься помочь мне? Ты же инженер, энергетик!

— Я уже все обдумала. Я решила изучить для тебя стенографию. Я буду записывать, когда ты говоришь. Ты и сам не понимаешь, какие у тебя, вот когда ты так, попросту разговариваешь, изумительные вырываются мысли, определения.

— Например? — спросил он, счастливый, растроганный, сдерживая улыбку.

— А вот хотя бы это...

Но он прервал ее:

— Не нужно записывать. Я счастлив, что ты хочешь быть помощницей мне. Но ты уже и теперь безмерно помогаешь мне в трудах моих.

— Я? — удивилась Нина. — Чем же это?

— Тем, что ты со мной.

7

Могучая и яркая красота южного берега охлынула душу Нины. Ей казалось странным, что ни встречные, ни те, кто обгонял их, не останавливаются, не восхищаются. Сама она то и дело останавливалась и отбегала на самую кручу берега, чтобы всей грудью вдохнуть запах моря и отсюда, с обрыва, еще раз окинуть взором его вздымающуюся, тяжко зыбящуюся, ленивую синь с белеющими на ней парусами и резкими сиреневыми на горизонте очертаниями миноносцев.

Лебедев и Нина долго стояли на крутизне, вслушиваясь в шум и грохот морского наката.

И Лебедев сказал Нине:

— Знаешь, это странно, но, оказывается, не мне только одному этот вот непрерывный гул приводит на память ту орудийную канонаду, которой опоясано было небо Москвы осенью сорок первого. Помню, как-то мы вышли ночью из академии и долго стояли над рекой и вслушивались. А вдали все небо было в непрерывных сполохах: шла великая битва! И вот уже тринадцать лет минуло!

Первое время у Нины вызывал глубокое восхищение и осенний рынок юга — этот буйный, щедрый и бесподобно яркий и многоцветный «натюрморт» всевозможнейших плодов, свежей рыбы и битой птицы.

Сладкая одурь изобилия привлекала сюда пчел, и они густым золотистым пологом кишели даже на дверях и на окнах фруктовых палаток.

Однажды Нина и Лебедев приняли участие в экскурсии на знаменитое ледниковое озеро, лежащее высоко в горах.

Но потому ли, что в горах их автобус был застигнут ледяным ливнем, переходившим временами в снежную крупу, или от выматывающей душу стоверстной винтовой дороги, а только прославленное у туристов озеро, стиснутое со всех сторон серыми скалами и обставленное огромными снеговыми горами, показалось ей мертвенно-мрачным, лежащим как бы на дне пропасти.

— Как чувствуется, что оно ледниковое! — сказала Нина. — Скорее бы уж домой!

«Домой» — это означало у нее море, их знойные пески, их белая хатка и этот поистине райский сад с его шарами-солнцами на ветвях.

Надолго врезался ей в память этот бесконечный винт выбитой в скалах дороги, то идущей по дну ущелий, то взбегающей на каменную полку над самой бездной, в которую боязно глянуть.

Вот все длится и длится подъем. С надсадным завыванием волчка мотор автобуса напрягает все свои силы. Чувствуется, что ему трудно. Там, где отвесные скалы с двух сторон стискивают каменный винт дороги, начинает казаться, будто некая чудовищная сила стремит жаркую, душную, пропахшую бензином коробку автобуса внутри спиральной каменной трубы. Центробежная сила так и притискивает людей то к одной, то к другой стенке.

Укачивает, как в море.

Зато какая же радость охватила всех, когда, мчась под уклон и уже с выключенным мотором, автобус вырвался, наконец, из последней нарезки этого каменного винта, к побережью, и даже сквозь бензин пробился и освежил ноздри могучий запах моря.

Когда они вошли в освежающую тень деревьев, перевесивших свои ветви через забор, когда звонко захлопнулась за ними калитка и они остались вдвоем, у Нины голова закружилась от счастья.

...Несколько раз с тревогой замечал Дмитрий Павлович на лице жены выражение какого-то тоскливого созерцательного раздумья.

Это причиняло ему боль, но спросить, что с нею, он почему-то не смел.

Маленькое и, в сущности, забавное происшествие многое раскрыло ему и глубоко омрачило его душу.

Прорезая их пляж, в море впадал ручей, берущий начало где-то далеко в горах. Ложе его было покрыто галечником. Вероятно, там, у своих горных истоков, ручей был бурным, быстрым и ледяным, но здесь он растекался медленными струями и был тепел от солнца.

И вот как-то двое соседних малышей лет пяти-шести, один абхазец — черноволосый, большеглазый, со стрельчатыми ресницами, а другой — настоящий русич, белоголовый и синеглазый, пришли поиграть на ручей и принялись неумело, еще беспомощно строить запруду. «Техника» у них была хоть куда: два игрушечных железных самосвала и две лопатки. Но тщетно они самосвал за самосвалом сыпали в ручей песок и мокрую гальку — вода лишь чуточку замутится и опять течет себе по-прежнему.

Нина встала с песка. Легким шагом подошла к ним.