На большой реке

И она оказалась права. Правда, дрова, мелко наколотые для кипятильника, ей здесь были ни к чему, но зато по уходу за машиной у нее помощников оказалось куда больше, чем требовалось. Многие из ребят с радостью делились с нею своим опытом и нередко без зова кидались облегчить ей тяжелую и грязную работу. Она гнала их: «Этак вы меня совсем белоручкой сделаете. Пустите, ребята, я сама!» И она сама осваивала и вождение и ремонт своей тяжелой машины, не щадя сил. Одно время забросила и танцы и кино. Много читала технической литературы. Отбыв свою смену, часами оставалась в мастерских. «Упорная девчушка! — сказал, присмотревшись к ней, молчаливый Грушин. — Достигнет!» Раза два, в свой свободный день, она выпросилась сопровождать его в трудный, бездорожный рейс. «Ну вот, — сказал тогда Грушину Бороздин, — пускай твоя будет ученица, прикрепленная. С тебя и спрашивать будем». — «Что же! — отвечал Грушин. — За такую краснеть не придется. Она еще молодцам-то нашим сто очков вперед даст!»

И вот пришлось покраснеть, да еще и как: обгон без надобности, из одного лишь задору, поврежден борт машины. Ладно еще, что беда стряслась на пустынном участке шоссе — никто не пострадал. «Эх, Клава, Клава! — отечески-горестно сказал Грушин, когда, уткнувшись ему в плечо, Клава обливала слезами его порыжевшую кожаную тужурку. — Ну что же, доченька, плакать-то? Слезами горю не поможешь!» — «Я не из-за себя плачу, а что вам-то из-за меня стыд!» — не отрывая лица, сквозь всхлипывание отвечала она.

Тайком от нее знатный водитель заикнулся было перед секретарем партбюро: дескать, молодо-зелено, первая, мол, вина прощается, но и покаялся, что заикнулся.

— Она комсомолка! — закричал Бороздин, — Мы в стенгазете призывали: молодые водители, равняйтесь на лучших, на таких, как Хабарова!.. Нет, нет, нет! Уважаю я тебя, Василий Васильевич, ценю и люблю, но здесь лучше и слов зря не трать! Да прямо скажу: и тебя без вины здесь оставить нельзя. Раз ты прикреплен как руководитель, то первейший твой долг внушить молодому водителю, что дисциплина вождения машины — дело священное! А ты еще заступником пришел!..

Клаву жалели все, хотя это и злило ее. Задолго до аварии всему коллективу АТУ было известно, что шофер Хабарова среди лучших получает к перекрытию Волги новехонький, только что из Ярославля, десятитонный «ЯЗ». Их успели уже прозвать «серебряные медведи» за их эмблему. Скоро «серебряному медведю» предстояло показать себя на перекрытии в соперничестве с минским «серебряным зубром».

Товарищи заранее поздравляли Клаву. Много было острот и шуток.

— Ах, Клавочка, представляю! — забавлял ее и товарищей какой-либо шутник. — Красный джемпер. Синий берет. На серебряном медведе по наплавному мосту: тру-ту-ту!.. — И прижимал руки к сердцу. — Клава, Клавочка! Когда же ты меня полюбишь?

— Отсохни! — бросала она, сдерживая смех.

И вот теперь все ее жалеют.

— И черт тебя дернул, Клаша, обгонять этого рыжего! — сострадательно ворчали парни, окружая ее сейчас, когда она ждала вызова к Бороздину.

— И чего это Марьин засел у него! Уж скорей бы отмучиться, — страдальчески морщась, говорила она.

— Да-а, — сказал кто-то из парней, — этак, пожалуй, не на серебряном медведе, а галочку схватишь.

— Очень просто, — подхватил другой. — Теперь насчет этого строго. А как же? Правый берег с левым соревнуется. На правом тоже гайки подкручивают. Только что оттуда.

В это время дверь распахнулась, и Марьин оставил кабинет Бороздина.

12

— Ну, нарушитель, лихач, как у самой-то, борта целы? — такими словами встретил Бороздин Клаву.

Она стояла потупясь.

Он усадил ее.

— Ну, что же делать-то будем, Хабарова? — заговорил секретарь партбюро, хмурясь. Он готовился к долгой и горькой беседе.

Клава вскочила.

— Ой, не мучьте вы меня, Максим Петрович! — вырвалось у нее. — Ну, все я поняла: безобразно я поступила... Ставьте галочку!..

Бороздин даже отшатнулся в кресле: не этого он ожидал.

— Что же, — проговорил он в раздумье, — это хорошо, что ты сама понимаешь: разговору меньше.. Да ты садись, садись!.. Видишь, Клава, что правда, то правда: черной нашей галочки тут не миновать. Иначе нельзя. Народ осудит. Ты — комсомолка. Завтрашний член партии. И это делает тебе честь, что ты по-партийному подошла к своей вине! А убиваться не надо: здесь не будешь участвовать в перекрытии Волги — на Балаковке заслужишь. А не Волга, так Ангара. Речка не хуже! Жизнь твоя молодая, все еще впереди. Только не надо вот так впредь бессмысленно и чужой и своей жизнью рисковать! Ведь вот выпускаем мы вас, молодых, на линию, а думаешь, сердце-то у нас спокойно? Радуемся, когда все вы по-доброму, по-хорошему возвратитесь!

Ну, да ладно: договорились. Об этом хватит. О другом я хотел с тобой поговорить.

— Я слушаю, Максим Петрович. — Только давай по душам: как дочь с отцом. А нет, так лучше и не начинать! Ну? — спросил он.

— Хорошо, — шепотом отвечала она. — Что тебя связывает с Игорем Андриевским?

Мгновенное молчание. Наморщенная бровь. Внутренняя борьба. «Но обещала же я, как с отцом...»

— Дружу, — угрюмо сказала она.

— Бросить надо.