На бурных перекатах

– Подождите пока, а я пойду, подготовлю ее. Но уйти не успела. Оба, как по команде, повернулись, услышав легкий шорох шагов. Ксения уже стояла в проеме дверей, плечом прислонившись к косяку.

Глаза ее были устремлены на Лукина, но в них не было страха; в них стоял немой вопрос и какое-то жадное, пронзительное ожидание, полное тоски, отчаяния... и надежды. Вот она оторвалась от косяка, покачнулась и стала медленно оседать на пол. Дуня подхватила ее и знаком остановила кинувшегося было к ним Федора.

– Ничего, ничего, мы сами. Пойдем, сестрица, сядешь за стол. Это гость наш, Ксюша, хороший человек, не бойся его. У него и весть для тебя хорошая. Пойдем, родная.

Все так же не спуская глаз с гостя, Ксения опустилась на стул напротив него. И Лукин невольно содрогнулся: перед ним была совершенно седая, высохшая женщина с ввалившимися глазами на изможденном лице. О таких говорят: «еле-еле душа в теле». И это первое, что пришло ему на ум. А ведь ей только сорок лет... Боже, сколько же горя выпало на ее долю!

И хоть он все это уже знал, но увиденное воочию потрясло его до глубины души. Ком горечи, жалости и сострадания подкатил к горлу и не давал говорить. Да и как, с чего начать разговор? Кажется, сейчас любая весть может стоить ей жизни. Но и молчать дальше нельзя: глаза Ксении уже наполнились слезами. Не в силах вымолвить ни слова, Федор выложил перед ней фотографию ее сына. В душе он молился, чтобы неминуемые эмоции не вызвали шока и не навредили этому субтильному созданию.

Поскольку движения рук ее были ограничены, Дуня взяла фотографию и поднесла к лицу Ксении. А уже через мгновение та, инстинктивно выкинув руку, сама ухватила фотку и жадно впилась в нее глазами. Прошли какие-то секунды, показавшиеся Лукину томительно долгими, и вот лицо ее перекосила мучительная боль.

Замотав головой, она натужно замычала, в горле ее послышался странный клекот, словно там булькала кипящая вода, и неожиданно изнутри, из самых, наверное, глубин души вырвался сначала стон, потом явственный пронзительный вскрик: «Жо-оржик! Мой...» Прижав фотографию к губам, Ксения резко вскочила на ноги, но тут же от физической боли, пронзившей все тело, конвульсивно дернулась и без сознания упала на руки Дуни, которая и сама была близка к обмороку. Ошеломленная, она взглянула на Лукина, словно спрашивая, не почудился ли ей вскрик Ксении. Нет, не почудился.

Об этом свидетельствовал его не менее ошеломленный вид. Осторожно, будто некую хрупкую вещь, отнесли они ее на кровать и взволнованно переглянулись.